— Она умеет заплетать французскую косичку.
— Правда? Ну да, наверно...
— Мам, давай вниз пойдем.
— Тебе здесь не нравится? А мне так хорошо. — Роузи и вправду не хотелось вылезать из простыней, ее грело изнутри знание, явленное во сне.
Когда Сэм была еще совсем крошкой, Роузи поняла, что давать ребенку грудь — это тоже в некотором роде секс; лишь сейчас она подумала, что секс походит на вскармливание грудью. Нет, не просто походит: во сне она узнала секрет — это и есть секс, в точности то же самое. То, что ей мнилось двумя разными вещами, вполне могло оказаться одной: Секс и кормление, сосание, содействие, сочувствие — все едино.
Да!
— Ну, даваай, — сказала Сэм.
— Ладно-ладно.
То, что почти все, даже очень страстные натуры — особенно они — называют сексом, есть только радость защиты и утешения, забытое чувство заботы, довольство увлажненных корней. Вот что такое страсть. Секс лишь использует эту радость в своих целях, для зачатия детей.
Зачатие детей, которым потребуется еще больше питания и помощи. Ибо если бы мы не хотели получать и отдавать питание и помощь, если бы не стремились сосать и давать пищу, порождать жизнь и рождаться сами, — никого бы здесь не было, никого. Правда же. Если бы не хотели этого более или менее постоянно. Правда же.
Боже: это же так просто, настолько просто, что, как только мысль пришла ей в голову, Роузи уже казалось, что она знала это всегда; так просто, что об этом знал каждый или никто. Наверное, все-таки каждый; наверное, знание приходило само собой, когда люди взрослели, никому просто не приходило в голову говорить об этом вслух, никто и не думал, что нужно сказать ей об этом.
— Раз-два-три, вот мой друг[457], он по попке стук-постук!
— По пальцу, доча, по пальцу.
Сэм завизжала от восторга, радуясь своей изобретательности, и выскользнула из кровати. Роузи выползла следом и ухватила дочь, разом смеясь и пытаясь утишить Сэм.
— Он по ПОПКЕ, — кричала Сэм, — стук-постук!
Сцепившись, они прошагали сквозь темноту гостиной и остановились у трехногого стола, на котором лежал словарь.