Она насмешливо посмотрела на меня и покачала головой.

— Все хотел бы понять? Эх ты! А худой ты стал, страшный. И рот пустой.

— Еще бы! — усмехнулся я, поймав что-то новое в ее тоне.

Опять мы сидели и молчали. Но молчание-то было уже иное — доброжелательное и тихое. Так все изменила жалость, чуть дрогнувшая в ее голосе.

Вдруг она засмеялась:

— Милый, милый! Появился на Новый год и исчез, как прошлогодний снег, а девчонка потеряла голову! Что ж ты делал в это время?!

Да, что я делал в это время? Я усмехнулся.

— А тебе все рассказать?

Но она и не ждала ответа — она смотрела так, словно видела меня впервые.

— «Надо и сгореть и выгореть!» Ну, вот мы и сгорели и выгорели, а много ли приобрели от этого?

— Может быть, и много! — ответил я.

Она встала и пошла по комнате.

— И даже не написал мне, бессовестный!

Я тоже встал и пошел. Так мы и ходили.

— Ты ведь меня тоже обманула — не позвонила.

— Да! — устало согласилась она. — Да, да. Тогда я тебя обманула.

Помолчали.

— Ну, что ж, — сказал я, — все хорошо, что хорошо кончается! Ты уж заслуженная. Пройдет лет пять — станешь народной. — Она молчала. — Дочка у тебя такая чудная — тоже, поди, станет актрисой. Она ведь не знает, что ее отец Виктор?

— Нет.

До сих пор я говорил совершенно искренно, но тут вдруг мне захотелось отомстить ей. И странно! Еще минуту тому назад я ее ни в чем не винил и все понимал, а сейчас вспыхнула настоящая злоба. За что? Ну, хотя бы за те мерзкие картины, которые я рисовал себе, когда думал, что она ведь замужем, — ко мне не пришла, а к тому, небось, побежала. За лагерь, за бессонницу на голых досках, за белые колымские ночи. Ну, в общем, я хорошо знал, за что.