Однажды я спросила у мамы: «А где мой дедушка?»

— На небе. На облаке, — она показала наверх и расправила руки.

Поэтому, когда меня спрашивали, где мой дедушка, я всегда отвечала:

— Лета-а-ает!..

И расправляла руки, как мама.

Моя детская жизнь проходила возле окна. В котором было только море и небо. Иногда между морем и небом пропадала разделяющая линия, то есть исчезал шлагбаум, и они сливались в один цвет.

В любую минуту мог прилететь дедушка. Мне рассказывали, что он был очень добрым. А это значит, что он катает на своих плечах всех детей, которые его просят. И все детство было обидно, что он летает, а меня с собой не берет.

А сегодня мне исполнилось сто семнадцать лет. Я взяла удочку и поперлась на рыбалку… Был как раз белый-белый день, как будто его забыли закрасить. Исчез шлагбаум между морем и небом, и мои шаги на заснеженном льду тоже вскоре исчезли.

На этой пограничной заставе Виталий и Казимир выловили меня.

Теперь мы вместе рыбу ловим. Наши сети закинуты в пустоту. Наши внуки и правнуки ждут, когда мы прилетим, смотрят в окна, разглядывают мой альбом для набросков, в котором по-прежнему сидят два рыбака.

Мне казалось, что этот рисунок надо дорисовать. Я долго смотрела, думая, что же нужно сделать: небо закрасить, воду или берег. Перевернула лист с мыслью, что потом дорисую. Но почему-то с обратной стороны записала: «Пустота приемлема».

Потому что глазам не видно, а душе видно — видно, что это море, что это небо, что это лодка, а это сети.

Все будет видно потом, когда мы все соберемся на Том берегу.

Песня, или у меня, кроме тебя, никого нет

Песня, или у меня, кроме тебя, никого нет

С детства Гриша представлял ад как маленькую черную сковородочку. На которой его мама готовила пышки на завтрак. То есть ад был чем-то домашним, привычным, с ароматом пышек. И впоследствии ад никогда не пугал Гришу, он представлял, что просто вернется домой.

Ему подфартило: от Земли он ушел весной. Отлетал сорок дней по своему хутору и на погранзаставу попал прямо к Пасхе.

— Куда очередь? Кто тут крайний? — спросил Гриша у многочисленного люда.

— Я за тебя занял, — сказал ему человек, лицо которого показалось очень знакомым.

— А ты кто?