Мастера готической эпохи противопоставляли радостную улыбку, которая дозволена ангелам и святым, и смех во весь рот – удел демонов, безумцев и нечестивцев[818].

высунутый язык и злая речь

высунутый язык и злая речь

В позднесредневековой иконографии истязатели часто показывают Христу, Деве Марии, а порой и святым язык (II.4.16). На самом общем уровне высунутый язык – это знак насмешки, злоречия и хулы на Бога[819]. Его можно понимать и буквально (грешники, словно звери, скалятся, неистовствуют и высовывают языки), и иносказательно – как указание на тот орган, который «виновен» в грехах, связанных с речью (peccatum linguae)[820]. По этой логике в реальной судебной практике клеветникам, богохульникам или лжесвидетелям усекали языки, а на многих изображениях преисподней нечестивцы, осужденные за те же грехи на вечные муки, стояли с торчащими изо рта языками или висели на крюках, вонзенных им в языки.

II.4.16. Бичевание Христа. Карлик (шут?) с крючковатым носом бьет Христа по спине розгами и показывает ему язык.

Холкхэмская Библия. Англия. Ок. 1327–1335 гг.

London. British Library. Ms. Add. 47682. Fol. 29v

На изображениях Страстей язык – один из главных инструментов агрессии против Христа. Эта идея восходит к многочисленным ветхозаветным текстам, которые обличали коварство злой речи: «Что хвалишься злодейством, сильный? милость Божия всегда со мною; гибель вымышляет язык твой; как изощренная бритва, он у тебя, коварный! ты любишь больше зло, нежели добро, больше ложь, нежели говорить правду; ты любишь всякие гибельные речи, язык коварный: за то Бог сокрушит тебя вконец, изринет тебя и исторгнет тебя из жилища [твоего] и корень твой из земли живых» (Пс. 51:3–7). Злой язык сравнивали с оружием: бичом («Удар бича делает рубцы, а удар языка сокрушит кости», Сир. 28:20), мечом («Язык – острый меч», Пс. 56:5) или луком («Как лук, напрягают язык свой для лжи», Иер. 9:3).

Христианские богословы поставили эти метафоры на службу моральной проповеди. Так, Цезарий Арльский (ок. 470–542 гг.) призывал монахов неустанно бороться с собственными пороками и «убрать в ножны мечи языков», чтобы не ранить друг друга, а Палладий в «Лавсаике» (419–420) уподоблял резкие упреки, обращаемые св. Антонием Великим к некоему нечестивцу, «бичеванию языком»[821]. Из уподобления языка мечу и другим колющим или режущим инструментам возникла идея «двойных ран», которые были нанесены Христу истязателями.

Помимо внешних ран от ударов оружием, он получил и «внутренние», оставленные языками тех, кто над ним глумился. Как писал Бернард Клервоский, Христос, «к богохульствам иудеев смиренный, к ранам терпеливый, поражен внутри языками, снаружи – гвоздями». По его словам, «этот язык более жесток, чем копье, пронзившее Господу ребра. Ведь и он также пронзил Тело Христа… и пронзил уже не бездыханного, но, пронзая, заставил его испустить дух»[822]. В «Зерцале человеческого спасения» обличения и проклятия, которые Христос во время Страстей услышал от иудеев, уподоблялись физическим ударам, которые он претерпел от римлян: «Язычество и синагога бичевали своего Спасителя; язычество бичевало его бичами и розгами, синагога – языками и словами» (synagoga flagellavit eum linguis et verbis)[823]. Потому языки, которые на стольких изображениях Страстей показывают истязатели, видимо, олицетворяли не просто проклятия, а «внутренние» раны, которые могли быть еще больнее, чем внешние.