2

2

Долго ли, коротко ли шел Волохов, а только в конце концов пришел он со своей летучей жароносной дружиной в те места, в которых никто уже не удивлялся солдатикам. То была срединная, самая глубинная Россия, до которой доходил не всякий враг; ни хазары, ни варяги тут не задерживались — не потому, что тут было плохо, а потому, что им было тут неуютно. Шла и шла летучая гвардия, постоем заходила в деревни, и в каждой деревне спрашивали их по-разному.

— Это што ж, с войны, што ли? — говорил косматый дед-пасечник, угощая их свежим медом и разливая холодное, из погреба, молоко.

— С войны, дед, — отвечал ему Яков Битюг.

— И што, жмет немец?

— Да какой немец, дед? — удивлялся Битюг. — Немца побили давно.

— А-а, — кивал дед. — Глубоко живем, ничего не знаем. И вести не доходят, и радио што-то молчит. Раньше еще говорило, а теперь молчит. Давно побили-то?

— Да лет семьдесят уж, кабы не больше.

— Ну, и хорошо. А то ведь он и досюда не дошел, ходу сюда ему не было. Так вот и не знаем.

Битюг починил деду забор, перекрыл крышу, постучал молотком в сарае, подлатывая стены, — старик сетовал, что у самого уже сила не та. Деревня их, от которой пасека стояла в трех верстах, была полупустая, как большинство русских поселений: одни уехали, другие умерли, но тут еще теплилась жизнь, крепко устроенная.

— Что ж, уходят все? — спросил Волохов.

— Иные уходят, иные и приходят, — загадочно отвечал дед.

— Командир, — сказал Битюг, отведя Волохова в сторону. — Жалко деда, один живет. Я б ему на пасеке помог, да потом бы тебя догнал. Хорошо тут, командир, чую — мое тут место. Не серчай, я останусь. Прежде нигде остаться не хотел, а теперь знаю — пора.

— Так и оставайся, — широко разрешил Волохов. — Видно, и впрямь такое твое место. А если последние времена близко, подобное должно лепиться к подобному.

И Битюг остался.

Долго ли, коротко ли шли они без Битюга, а только пришли в другую деревню, еще поближе к Жадрунову, но поближе не напрямую, а, как бы сказать, по касательной. В этой деревне выбежала им навстречу девчонка в красном платьице в горошек, совсем молодая, лет пятнадцати.

— Ой, никак солдатики! — крикнула она. — Солдатики, а солдатики! Што, побили вы немца?

— Давно побили, красавица, — ответил за всех Михаил Моторин. — А у вас, чай, и не слыхивали о том?

— Не слыхивали, — покачала головой девка. — Говорят, у немца таньки и еропланы.