Вот встает перед глазами стройная фигура дяди Якоба. У него высокий лоб, шапка русых волос изящно обрисовывает широкие виски; нос с легкой горбинкой, голубые глаза, округлый подбородок и нежный добрый рот. На нем штаны из черного ратина, голубой кафтан с медными пуговицами и мягкие сапоги со светло-желтыми отворотами, спереди украшенными шелковой кистью. Дядюшка сидит в кожаном кресле, положив руки на стол, и читает, а солнце отбрасывает на его продолговатое обветренное лицо дрожащие тени виноградных листьев.

Это был человек большой души, убежденный сторонник мира. Ему было под сорок, слыл он за лучшего врача в краю. Потом я узнал, что он любил строить планы всемирного братства и что пачки книг, которые время от времени приносил ему почтальон Фриц, касались этого важного предмета.

Как сейчас вижу все это. Вижу я и нашу Лизбету, добрую старушку с улыбающимся морщинистым лицом. На ней казакин и синяя холщовая юбка; она сидит в углу за прялкой. Вижу и кота Роллера — он дремлет у очага, распушив на полу хвост, а его круглые золотистые глаза блестят в темноте, как глаза совы.

И мне кажется, что сто́ит мне пройти сени, как я окажусь в душистом фруктовом саду, что сто́ит лишь взобраться по деревянной лестнице, ведущей наверх из кухни, как я попаду в свою каморку и вспугну там синиц: мы вместе с, Гансом Аденом, сыном сапожника, ловили их на дудочку. Синих и зеленых синиц…

Элиза Мейер, дочурка бургомистра, часто забегала полюбоваться на них и просила подарить ей синичку. А когда мы с Гансом Аденом, Людвигом, Францем Сепелем и Карлом Штенгером гнали коров и коз на Биркенвальдское пастбище, она вечно цеплялась за мою куртку и упрашивала:

— Фрицель, позволь и мне проводить вашу корову. Не прогоняй меня!

И я отдавал ей хлыст. Мы все вместе разводили костер на лугу и пекли в золе картошку.

О, благодатные времена! Как все было спокойно и мирно! Как безмятежно текла жизнь! Мы не знали никаких тревог. Понедельник, вторник, среда — все дни недели шли однообразной чередой.

Вставали мы каждый день в один и тот же час, одевались, садились завтракать — ели вкусную мучную похлебку, приготовленную Лизбетой. Потом дядя уезжал верхом на лошади, я же убегал из дому — расставлял западни и силки на певчих дроздов, на воробьев или зеленушек, в зависимости от времени года.

В полдень мы возвращались, ели капусту с салом, лапшу или пышки. Затем я пас стадо или обходил силки, а в знойные дни купался в Кейхе.

К вечеру, бывало, и дядя, и Лизбета, и я изрядно проголодаемся и, сидя за столом, прославляем творца за его милости.