Во всех этих случаях не ошибка или самая вольность, не пренебрежение к тем или другим законам губят картины, а привычка ума допускать вольность, трусость или притупленность чувства, которые заражают одинаково все части картины и лишают ее всю жизненности. Если бы Каналетто был великим художником, мог бы набрасывать свои отражения где ему угодно, мог бы покрывать где угодно свою воду зыбью, мог бы писать по желанию свои моря наклонными, то ни я, ни кто другой не посмели бы сказать ни одного слова против него, но он — незначительный и плохой художник и поэтому везде и всегда увеличивает ошибки, а к ошибкам прибавляет еще апатию до тех пор, пока уж ничего больше прощать в нем нельзя. Если только помнить, что поверхность каждой единичной частички зыби составляет для природы зеркало, которое ловит, смотря по своему положению, либо изображение неба, либо серебряные носы гондол, либо их черные остовы и красные драпировки, либо белый мрамор, либо зеленые водоросли на низких камнях, то нельзя не чувствовать, что волны эти должны иметь больше колорита, чем этот непрозрачный мертвый зеленый цвет. Они зелены по природе своей, но у них есть прозрачный оттенок изумрудного цвета, смешивающийся с тысячью отраженных оттенков и не пересиливающий ни одного; таким образом, Каналетто противоречит правдивости цвета в каждой отдельной волне тысячи раз. Венеция печальна и бесшумна теперь, в сравнении с тем, чем она была в его время; каналы один за другим постепенно засариваются, и грязная вода все ленивее и ленивее лижет расшатанные фундаменты, но даже теперь, если б я мог перенести читателя ранним утром на пристань пониже Риальто, когда рыночные лодки, нагруженные доверху, плавают золотистыми группами; если бы читатель взглянул на воду, бурлящую у их блестящих, как бы из стали вылитых носов и под тенью листьев виноградной лозы: если бы я мог показать ему пурпур винограда и фиг, зарево ярко-красных корок арбузов, дынь и тыкв, уносимых длинными полосами волн; между ними красные рыбные корзины, плескающиеся и сверкающие, и горящие, в то время как утреннее солнце освещает их мокрые, желтые бока; наверху выкрашенные паруса рыбачьих лодок, оранжевые и белые, ярко-красные и синие, а в особенности среди всех этих цветущих красок голые бронзовые, словно горящие тела моряков, последних потомков венецианской расы, которые все еще сохраняют яркий джорджоневский цвет на своих бровях и груди, цвет, составляющей удивительный контраст с желтым, чувственным вырождающимся существом, живущим в кафе Пиацца; если бы читатель увидал все это, он не был бы тогда снисходителен к Каналетто.