Когда Федоров это ей говорил, она, отвлекшись от его слов, вдруг подумала, что он, судя по всему, до сих пор страстно верит в Бога – и в то же время уже начал ненавидеть Его, он уже перешел свою меру страданий и больше прощать был не готов; и сразу ей пришло в голову, что атеизм – это очень горькая попытка оправдания и прощения Бога: Он невиновен ни в каких страданиях человека, потому что Его просто нет, люди отказываются от Бога, чтобы снять с Него вину.

“О, – продолжал Федоров, – смешение языков – далеко не первая и даже не самая страшная Его хитрость. Господь шел на всё, только бы не дать человеку найти дорогу в Рай, вернуться туда. Зачем, – спрашивал он ее, – мир был создан таким несообразно запутанным, зачем эти мириады растений, зверей, птиц, гадов, насекомых? Какое это имеет отношение к поиску добра? Нет, всё придумано только для того, чтобы сбить человека с толку, чтобы человек, как в лабиринте, потерял путь и не смог выбраться наружу. А Каин? Ведь и он убил Авеля потому, что не знал, какая жертва угодна Богу, Господь Сам заповедал людям обрабатывать землю, а Каинову жертву, начатки трудов его, не принял. Но человек, – говорил Федоров, – недолго плутал и недолго был дитем неразумным, он успел вкусить от Древа познания добра и зла, и когда Господь понял, что человек всё равно однажды вернется туда, откуда был изгнан, Он стал сокращать время жизни человека на Земле; если праотцы жили по многу сотен лет, это было нормальным сроком человеческой жизни, то мы редко когда доживаем до пятьдесяти: не успеет кончиться детство, не успеет человек понять, разобраться, что добро, а что зло, и ступить на дорогу праведных, – а смерть уже тут как тут”.

Федоров мечтал о совсем простой и понятной жизни: в сущности, он хотел, чтобы люди, чем бы они ни занимались – прокладкой железных дорог, производством машин или земледелием, – сделались солдатами; жизнь солдат, само устройство армии, – всё это казалось ему правильным, почти совершенным; во всяком случае, здесь был шанс на спасение; он мечтал об обычных армиях, только назывались бы они трудовыми, а так весь механизм их жизни был бы тот же.

Сталь знала, что эта идея отнюдь не простая абстракция: у Федорова был образец – в России еще до сих пор существовали созданные после победы над Наполеоном военные поселения, где крестьяне именно так и жили. Подобную деревню, или, вернее, полк, она сама видела несколько лет назад под Новгородом, ее возил туда граф Строганов, большой поклонник и ее, и этих поселений. Деревня ей тоже понравилась: всё было чисто и ухожено, даже разбиты клумбы; дети, в любом другом месте России оборванные, грязные, нечесаные, здесь были одеты в аккуратную, сшитую по мерке военную форму, и хотя им было всего семь-восемь лет, маршировали они с выправкой и удалью настоящих гвардейцев. Не было тут и курных перекошенных изб: Строганов объяснил ей, что, как только деревня становится военным поселением, старые избы сразу сносят, а на их месте вокруг большого квадратного плаца ставят, замыкая его, бараки-“связи”, они разделены на одинаковые ячейки, каждой крестьянской семье – своя.