Следующим шагом Трогау было предположение, что в ленинских рукописях, начиная с конца 1914 года – возможно, и в неопубликованных – должны были остаться следы скрябиновской “Мистерии”, однако найти их ему долго не удавалось. Лишь в 1927 году, совсем по другому поводу разговаривая с Надеждой Константиновной Крупской, он узнал, что у Ленина была собственная хитроумная система стенографической записи, которая позволяла не только быстро записывать, но и одновременно шифровать услышанное. Ключ к шифру Ленин скрывал и от нее – очевидно, опасаясь, что если Крупскую будут пытать, она не выдержит и выдаст тайну. Надо было искать. Возможно, будь у Трогау хоть доля сомнения, что Ленин записал “Мистерию”, он бы спасовал, не взялся за эту задачу.

Как-то, смеясь, он говорил нам, – сказал Ифраимов, – что две вещи похоронили последние его опасения на сей счет: слова Ленина, что революция – это искусство, и слова противников Ленина, говоривших, что он разыграл революцию как по нотам. Расшифровка кода заняла у Трогау четыре года напряженного труда, а дальше стало ясно, что, например, знаменитая ленинская работа “Государство и революция” вся есть не что иное, как тщательная запись одной из главных тем “Мистерии”. Сложную картину дали выборочные расшифровки других ленинских сочинений. В общем, – говорил Ифраимов, – Трогау полагал, что все поздние работы Ленина, вплоть до написанной на смертном одре статьи “О кооперации” и “Письма к съезду”, политического завещания Ленина, на самом деле тоже являются частями зашифрованной партитуры “Мистерии”.

Работа Трогау, – продолжал Ифраимов, – была, как я уже говорил, прервана в начале, тем не менее два переведенных им фрагмента (один – вступления, другой – главной темы), не были изъяты при обыске и чудом уцелели. Сегодня я их захватил, и, возможно, они будут вам полезны».

Здесь, в своем «Синодике», я привожу трогауский перевод ленинской стенограммы без всяких изменений.

* * *

«Запахи – равноправная составляющая партитуры Скрябина, иногда в отдельных ее частях они даже выходят на первый план, оттесняя и световые эффекты, и собственно музыку. Звуки медленно остывают, холодеют. “Мистерия” вся соткана из смертей, и агонии выписаны Скрябиным с почти медицинской дотошностью; бывает, что это ложный конец, тема длится, длится, всё в ней уже измучено, искривлено, всё вызывает у нее боль, но это еще не агония, идет долгая борьба со смертью, весы колеблются, а потом тема вновь поднимается; он играет ее мощнее, мощнее, и это как с человеком. Человек может вытерпеть многое, кажется, что он вообще может вытерпеть всё, и в этом, в том, что человек может всё вытерпеть, что для него нет предела ни в грязи, ни в мерзости, ни в подлости, ни в страданиях, ни в унижениях, ни в зле, – апофеоз и торжество жизни, по Скрябину.