Слова о некормленых, брошенных дома детях повторялись всеми стариками, это были главные слова, и их еще можно было разобрать, остальное сливалось в какое-то тягучее стенание. Завороженные странным хором, мы, в отличие от Федорова, не считали больных – и не заметили, что все они, даже самые немощные, уже добрались сюда, и шарканье наконец прекратилось. Мы поняли это только тогда, когда Федоров вдруг, метнувшись, разом оказался у двери, никто из нас помешать ему не успел, он рывком распахнул ее, и стариков так быстро, что ни один не вскрикнул, ветром и холодом вытянуло наружу.
Федоров тут же снова попытался ее захлопнуть, но ветер прижал дверь к стене дома, и когда общими усилиями нам в конце концов удалось закрыть парадное, коридор был наполовину засыпан снегом. Потом до середины ночи сначала все вместе – и Федоров, и де Сталь, и медсёстры – мы сгребали его и через окно выкидывали во двор, затем они ушли спать, и доделывал работу я вдвоем с Ифраимовым. Убрав снег, мы сели прямо на ступеньки лестницы – сил идти на второй этаж в палату не было. Долго сидели бок о бок, наконец отдышались, и тогда я спросил его: «А с нами что будет?»
«Не знаю, – сказал он. – Похоже, нас пока сохранили как память о той жизни. Если Господь решит продлить ее – мы останемся, начнет всё сначала – уйдем. Так же, как и другие…»
Мне ли не пожалеть Роман
Мне ли не пожалеть
Роман
В начале девяностых годов один предприимчивый человек специально для японцев открыл в Москве дом чайных церемоний. Впрочем, довольно скоро его дополнили уютным рестораном, а также чем-то вроде борделя. Ходили слухи, что с девушками, работавшими здесь, можно было договориться и о большем, нежели просто чай. Клиентов в заведении обслуживали три сестры Лептаговы. Родными сестрами они не были, но утверждали, что происходят из одной фамилии. Все три были похожи: классические русские красавицы – дородные, полногрудые, большеглазые и с косами в руку толщиной. Немудрено, что наши восточные собратья сходили по ним с ума. Девушки были не только хороши собой, но и отлично образованны (они окончили Институт восточных языков, где их готовили для переводческой работы в посольствах, а потом, когда решили никуда не ехать, еще по курсу или по два в театральном институте), умны, в разговоре же временами по-настоящему изящны. В общем, без намека на обычную советскую халтуру.
Дом буквально в несколько месяцев стал одной из московских достопримечательностей; японцы, и давно здесь живущие, и приезжие, валили валом, и я – синхронист, работающий с японским тридцать лет, – бывал у сестер Лептаговых чуть ли не через день. Девушки легко поддерживали разговор на любую тему, но, кроме этого, у каждой была и своя отдельная программа: вполне своеобразное смешение собственной судьбы или собственной истории с загадочной русской душой, русской идеей и прочим национальным колоритом. Изготовлено это было ловко и звучало естественно. Японцы, во всяком случае, оставались весьма довольны. Впрочем, не хочу ни на кого клеветать: отечество у нас удивительное и, возможно, то, что они рассказывали, было чистейшей правдой. Да и, в сущности, интересует меня не это, а всего лишь – были ли сёстры Лептаговы теми, за кого себя выдавали.