Спустя месяц после бегства Бальменовой, когда Лептагов опять остался один на один с хором, он часто вспоминал, как тот снова стал бояться его, бояться, что он, Пророк Божий, сумеет отговорить Господа их помиловать; хор тогда был готов буквально на всё, лишь бы его смягчить и задобрить. Хористы давно, еще с первых кимрских спевок, следили за всеми перипетиями его отношений с Богом, ловили любые изменения; особенно же ликовали, когда Бальменова зачала и Лептагов сам собой отошел на второй план. Я, однако, хорошо помню, что раньше, считая, что единственный их шанс спастись – это как-то умилостивить Лептагова, они ту же Бальменову пытались подложить ему в постель. Выведав из перехваченного письма к Старицыну, что Лептагов влюблен в нее, они хотели ее подкупить, в общем, любым способом свести их.

Узнав тогда об их затее, он сперва безмерно возмутился, а потом подумал, что надо и вправду взять ее, как Авраам Сару, и уйти из этой Богом проклятой страны, начать всё сначала. Они же пусть живут как умеют.

Впрочем, их расчет был отчасти верен. С ней он в самом деле забывал всё плохое, что видел в них, и с Богом, своим Богом, с Богом, который заключил с ним завет, он тоже примирялся, когда она пела, и верил, что она – достаточное оправдание всего. Если бы его, как некогда Господа с Содомом и Гоморрой, умоляли пощадить город и спрашивали: разве мало десяти, пяти праведников, чтобы он смилостивился, – он бы не задумываясь сказал, что ее голоса, того, что она пела, с лихвой хватит, чтобы народ был пощажен.

* * *

Хоть они и ждали Спасителя, здание союзнических отношений между эсерами и скопцами худо-бедно продолжало возводиться и после ее отъезда из России.

Возможно, при ней всё было бы быстрее и легче, с меньшими недоразумениями и издержками, с меньшей подозрительностью, – но это, в общем, неважно. Сейчас я, например, уверен, что так было правильно. Им нельзя было дать и шанса сказать, что это чужое, что союз этот навязан. Строя сами, они многое поняли, во многом разобрались; всё это прошло через хор, было ими пропето; я говорю не только о тех отношениях, что были между ними, но и о том, что было в каждом из них. Это тоже оказалось очень и очень существенно для последовавшего дальше.

Вчерне то, что могло быть построено без Бальменовой и ее сына, было закончено скопцами и эсерами к семнадцатому году, а полностью всё завершено к двадцатому, сразу вслед за окончанием гражданской войны. Однако взаимоотношения, установившиеся между скопцами и хлыстами внутри его хора, даже для Лептагова долгое время представлялись полной загадкой. Это неудивительно. В Кимрах после реформ, начатых Бальменовой, они быстро сделались совсем иными, нежели на прочей территории империи. Везде скопцы и хлысты давно уже были разными сектами, в хоре же всё как бы обратилось вспять, причем по соображениям чисто политическим.