– Он по-прежнему в депрессии?

– Да. И еще я грущу из-за дедушки.

– Понимаю.

– Бабу любил чай. И теперь каждый раз, когда я завариваю или пью чай, я вспоминаю… Что у меня больше нет дедушки.

– Сочувствую.

Я поймал его свободную руку и переплел пальцы вместе.

– Все хорошо.

Лэндон поцеловал меня в плечо.

Я вздохнул.

А он улыбнулся и потянулся ко мне, чтобы прижать свои губы – теплые, мягкие, неторопливые – к моим.

Поцелуй был нежным и приятным. Рука Лэндона скользнула с талии на шею, чуть замешкалась на линии волос, и наконец он зарылся пальцами в кудри на макушке.

Я задрожал, и Лэндон отстранился. Его губы были красными и чуть потрескавшимися в уголках. Он лизнул языком трещинку.

– Все хорошо?

– Ага, – выдохнул я, потому что во время поцелуя можно было молчать. И не думать.

Когда мы целовались, я забывал про пульсар.

Лэндон подвигался все ближе и ближе, пока не забрался ко мне на колени, и снова меня поцеловал. Он ткнулся языком в мои зубы, и я чуть приоткрыл рот, чтобы впустить его. А потом Лэндон втянул щеки и засосал мой язык.

У меня перехватило дыхание. Ничего подобного я раньше не испытывал.

Это было необычно и восхитительно.

В конце концов мне пришлось прервать поцелуй, чтобы отдышаться. Щеки Лэндона горели, глаза сияли.

– Кто-то возбудился, – прошептал он и ткнул пальцем на бугорок на моих джинсах.