Искусство: так умереть!.. вспомнили для чего-то теперь византийскую принцессу Анну, дочь императора Алексея Комнина, историческое повествование, писала Анна, сдерживает поток времени, принцесса Анна писательница истории, и говорила о другом; а Державин, также кстати, Державин мог читать её сочинения, в шиллеровских переводах; …а если что и остается, чрез звуки лиры и трубы, – то Вечности жерлом пожрётся… и общей не уйдёт судьбы. Лишь… лучше бы он не писал этого лишь, лучше бы не писал, не тревожил!.. Державин не будет никогда популярен; чтó Пушкин именовал дикостью: громадность его; любить его стихи, как и стихи Ломоносова: невозможно; невозможно жить в соборе; возможно лишь обнажить голову. Державинские стихи невозможно читать вслух, читать подряд, от первой и до последней строки и без тяжелейших пауз: нет у нас такого дыхания; а ода Бог!.. он первым из русских писателей, одой Бог, обрёл европейскую известность, Бог его перевéден был на все европейские языки; безумно еретическая ода, Гаврила Романович вообще был дикий язычник во всём, в тяжёлой колеснице грома, гроза на тьме воздушных крыл… труба величья сил Верховных, вития Бога и посол!.. язычество пантеизма, язычество как утверждение не личного надмирного божества, а космоса, и светоносность Державина языческая, муза Эллады, пылкая Сáфо, и ужасновение его языческое, жизнь – жертвенник торжеств и крови, гробница ужаса, любви… его река времён отвергает Историю, но отвергает вовсе не как Библия, Экклезиаст; не помню, чтоб занимались философией Державина, а ведь он величайший в русских литераторах философ, истинная литература всегда философия, скажите мне, что думает литератор о времени, или что думает он о жизни, или что думает он о красоте, или что думает он о боге, или что думает он о творчестве, и всё уже видно, по единому слову, по когтям, или же по ушам, великий старец Державин удивительно перекрещивается с Гегелем, здесь есть вместе с тем и теперь, противопоставление вечности и времени, где созерцание есть измерение, где созерцание ставит созерцающего вне времени, где идея стоит над временем, потому что она составляет понятие самого времени, где вечность является истинным настоящим, где вечность не будет, вечность есть, где время существует единственно как истина бытия и как снятие всех его противоречий, но Державин успел сказать более, успел, почти уже умерев, записать мучительно великое и загадочное: …лишь!.. в греческой философии случился непостижимый, невероятный ошибочный миг, когда геометрия египетская, прилежно изученная, родила упрощённое понимание мира, муж неразумный, не ведал он дел, устрояемых Зевсом, родив попутно и великую логику, и форма уже могла пониматься как очертание, внешность, и современники Державина, вслед за Зеноном, может быть, и не зная его имени, оглядывались вокруг и трудолюбиво, машинально повторяли, что летящая стрела неподвижна, что мир неизменен, только некоторые восходили к круговому движению, узаконенному Экклезиастом, ещё Аристотель видел, что для неискушённого взгляда из всех движений круговое движение является первым, и что негибнущее первее гибнущего, Гаврила Романович вздорил с веком и со всей окружающей его жизнью, утверждая первичность, главенство гибнущего, чувствуя неоспоримость гибельности, его Бог истинно языческий, аристотелевский, бог Возрождения, самый вкус которого уже был утрачен в Европе, бог неоплатоников, все наименования неубедительны и условны, в школе неоплатоников сказались блестяще и Платон, и Аристотель, и стоики, Евклидова греческая философская геометрия преодолена была и разрушена величайшим гением, Николаем Кузанским, утверждение времени, или же измерение движения, чтó одно и то же, зависит от обоснования его в душе, Малыш наш сделал небольшую, занятную работу о тождественности взглядов и ряда утверждений Державина и Николая Казанского, где Бог есть и предел суммы всех возможных становлений, и каждое отдельное мельчайшее становление, Кузанский утверждал красоту как вечное становление, и Державин в Водопаде утверждал красоту, высшую красоту, как вечное уничтожение, и в поздней памяти людей живи лишь красотой твоей!.. и Державин и Кузанец, они были диалектиками, умами редчайшими для своих времён, и понимали, что становление и уничтожение суть действие единое, они понимали, что в чистом виде бесконечность есть совпадение всех противоположностей и поэтому непознаваема, и однако разумная душа не подчинена времени, а предшествует ему, творчество вечно первенствует пред логическим, евклидовым познанием, Державин весь есть иллюстрация к этому тезису Кузанца, и Державин, и Пушкин, и Тютчев, и Гоголь, и Блок, и Достоевский, и Белый, творчеству доступно видение связей и закономерностей в исчислимом множеством различных исчислений мире, которые покуда никаким знанием не учитываются, и каноническое христианство, чуждое ирреальностям мистицизма, хоть и признаёт какую-то тайну, а воюет, вооружаясь исключительно евклидовой, греческой логикой, Гаврила Романович был еретик уже в силу громадной ясности ума, еретичество его, впрочем, не замечалось в куртуазный век безбожия и вольтерианства, когда уже не знали изуверства и ещё не веяло мистицизмом, еретик он был по природе своей, и ещё потому, что слишком громаден был для христианства, изрядно мелкой посуды человеческого духа, и меня радуют в трудах Державина поэта дословные текстуальные совпадения с гимном человеку в Теологии Платона великого и великолепного Марсилио Фичино, главы Платоновской академии во Флоренции, вот удивительнейшая, может быть, из загадок жизни Державина, отчего он дважды хоронил себя и предавал свою жизнь вечности, зрит одету в ризы чёрны крылату некую жену, в семьсот девяносто первом году в оде на смерть Потёмкина, и в восемьсот шестнадцатом году в неоконченной оде на свою смерть, достанет ли Перунова грома в вашей лире, чтоб о Державине говорить, лишь истина даёт венцы заслугам, кои не увянут, лишь истину поют певцы, которых вечно не престанут греметь Перуны сладких лир, и мне ночами иногда кажется, что великое и загадочное державинское лишь после строки вечности жерлом пожрётся и общей не уйдёт судьбы долженствовало вести нас единственно к понятию истины, которая и есть единственное божество для всякого разума, лишь истина… неудача потёмкинского праздника в Таврическом дворце и удача доносов и льстивости державинского секретаря Резанова, гнев императрицы отставили Державина от двора, правда, ненадолго, прощён и милостью окован, и весёлое его: …но коль тем я бесполезен, что горяч и в правде чёрт, музам, женщинам любезен может пылкий быть Эрот; Державин первый: стихи в анакреоническом духе; изыск; темперамент; игривость; куртуазность; Державин всё мог, и всё умел; из Катонов я в отставку, и теперь я Селадон; Державин первый из русских поэтов писал цыганские стихи; вы помните, знаменитейший цыганский распев, во чистом поле васильки: возьми, египтянка, гитару, ударь по струнам, восклицай! исполнясь сладострастна жару, твоей всех пляской восхищай! жги души!.. чавэла! неистово, роскошно чувство, нерв трепет, мление любви, волшебное зараз искусство вакханок древних оживи! жги души! огнь бросай в сердца!.. из России цыганщина пошла по всему миру, русская цыганщина, Очи Чёрные, и в России тоска напевов цыганских, верность мрачная предсказаний цыганочек жила и преломлялась непредсказуемо, и этот мучительный, тюремный романс, цыганка с картами, дорога дальняя, дорога дальняя, казённый дом, всё та же старая тюрьма центральная меня, мальчишечку, по новой ждёт… Таганка, все ночи, полные огня… из этой, не учтённой литературоведением, лирики, и моя гитара – без струны, родилась и лирика Высоцкого, а цыган в Россию, из Бессарабии, завоёванной Потёмкиным и Румянцевым, завёз граф Алексей Орлов, в его цыганском хоре пела Стеша, слушать которую ездили со всей России, – …И позабыла речь богов для песен стéпи, ей любезной… Как вольность, весел их ночлег, и позже пела Таня, знаменитая Танюша, новый год встретил я с цыганами и с Танюшей, настоящей Татьяной-пьяной, она пела песню в таборе сложённую, в неё безумно влюблялись, многие и многие, от её пения горько рыдал в ночь перед венчанием Пушкин, Танюша ему пророчила гибель от венчания, женюсь без упоения, без ребяческого очарования, горести не удивят меня, всякая радость будет для меня неожиданностью, ужасная, печальная зима, звенели в церкви уроненные при венчании крест и кольца, угасали свечи, и Дельвиг умер, никто на свете не был мне ближе Дельвига, умер, злейшее из предзнаменований, мы рождены, мой брат назвáный, под одинаковой звездой, Киприда, Феб и Вакх румяный играли нашею судьбой, умер Дельвиг, и это было, под невозможно горькое пение Тани, главнейшим в ту зиму, нечего делать! согласимся; покойник Дельвиг; быть так, и безотчётно Дельвиг приводил на ум Державина, Дельвиг ушёл к Державину, явилися мы рано оба, на ипподром, а не на торг, вблизи Державинского гроба… – …если тебя уже нет на свете, то, тень возлюбленная, кланяйся от меня Державину и обними моего Дельвига… – …избаловáло нас начало, и в гордой лености своей… и в гордой лености своей, божественно точные, зевесовой точности слова, а монисто бренчало, в России цыганский хор, и крик, и вой звучали всегда издевательски потусторонне, звучали заманчиво и издевательски гибельно, вчера ночью ездил за город и слушал цыганок, хорошо поют эти дикие бестии, их пение похоже на крушение поезда с высокой насыпи во время сильной метели: много вихря, визга и стука; и Лариса, видно, мне жить и умереть в цыганском таборе, решившись вдруг, как в омут, уйти к Кнурову, заблестело золото, засверкали бриллианты, любви искала, и не нашла, умирает в нашем присутствии под пение цыган, и монисто бренчало, цыганка плясала и визжала заре о любви, загадочность творения будущего, имя графа Орлова можно вычёркивать или не вычёркивать из российской истории, это значения не имеет, и прежде всего потому, что имя живёт, и в имени императрицы Екатерины, которую он возводил на престол, и в истории княжны Волдомиры, и в звучании крепости Чесме, и в русском флоте, впервые волей Орлова выведенном в океан, и в диком цыганском пении, и в имени орловского рысака, вот ещё одни из занятных результатов тех войн, у графа Орлова в плену очутилась семья паши Гассан-бея, и паша, в благодарность за хорошее обхождение с его семьей, тайком устроил Орлову покупку арабских лошадей, за что, по тяжёлому закону, паше могли и голову отсечь, арабскую лошадь, говорят на Востоке, уподобить можно капле розового масла, выжатой из множества ароматных лепестков, у Орлова был лучший завод в России, и из лучших в Европе, английские чистокровные, норфолкские, персидские, турецкие, горские, донские, испанские, датские, мекленбургские, польские, голландские, неаполитанские лошади, и теперь, наконец, он ввёл в завод арабских, и средь них блистал необыкновенной красотой белый жеребец Сметанка; далее как в Библии; Сметанка дал с буланой датской кобылой серого Полкана Первого; Полкан Первый дал от серой рысистой голландской матки серого Барса Первого; Барс Первый и стал родоначальником знаменитой орловской породы; лучшие сыновья его: Лебедь Первый и Любезный Первый; ну, Холстомера, вы, я надеюсь, читали; доморощенные теперешние критики очень умиляются тому, какое народное имя дал Лев Николаевич жеребцу: Мужик, и из сего значительного факта выводят глубокую теорию народности толстовского творчества, а догадайся критик заглянуть в родословные списки Орловского завода, увидел бы, что сын Любезного Первого при рождении наречён был Мужик Первый, как и сообщил нам о том граф Лев Николаевич, умиление почти всегда проистекает из недостаточности знания; крепостной Алексея Орлова, управляющий его заводом Шишкин, хитрый и умный мужичок, купил у графа, под видом холостой, рысистую кобылу, жеребую от Мужика Первого, сам втихую и случил, откупился на волю, завёл натурально, имея орловского рысака, свой завод, и из завода Шишкина кровь орловского рысака распространилась по другим заводам России, и уже вскоре орловский рысак был знаменит, потому что Орлов, первый, завёл в России публичные скачки, и чего он только не делывал на веку своём, могущий вождь полуночного флага, пред кем морей пожар… ему при жизни, как и Румянцеву, воздвигнут был памятник, мраморная ростральная колонна, золотой парящий орёл, дней прошлых гордыя следы, ещё исполнены великою женою ея великия сады… и славой мраморной, и медною хвалою Екатерининских орлов, предок графа Алексея: стрелец Орёл, тот, что, идя к плахе, отпихнул ногою презрительно уже отрубленную голову своего товарища по казни, великое утро стрелецкой казни, кровавые поминки древней Руси, чистое русское презрение к кровавой плахе, к палачу с его топором, к государю; ну, и внуки Орла были не хуже… ещё не граф, Орлов за бильярдом повздорил с, ещё не князем, Потёмкиным, вышиб ему кием глаз, и всю жизнь после дразнил Киклопом; ахорош был Алексей Орлов! человек громадного росту, изящен, в генерал-лейтенантском мундире, и красив, во всю щёку жуткий шрам от удара палашом, память о пьяной ссоре с Шванвичем, и тó Шванвич ударил его подло, ночью, из-за угла, всю эту историю вы можете прочесть у Пушкина, а Шванвич младший, ученик Тредиаковского, пристал к шайке Пугачёва, и избавлен был от топора палача лишь по той причине, что граф Алексей Орлов просил за него императрицу, шрам шрамом, дело прошлое и хмельное, а Шванвич-то был ему друг, и не просить за сына друга грех, вот сия коллизия и подтолкнула Пушкина к сочинению Капитанской Дочки, ему интересен был прежде всего Шванвич, дворянин в армии самозванца, всякая необычность в человеческой, тем паче в дворянской, судьбе интересна была Александру Сергеевичу непредставимо, Шванвич был единственным, главнейшим героем будущего романа, но ценсура! но государь Николай Павлович! а Пушкин зрелый категорически не умел писать не для печати, писал для печати, незамедлительной и чтоб обязательно в Петербурге, строгий свет смягчил свои предубежденья, или простил мне заблужденья давно минувших тёмных лет, не умел писать, если предположить не мог, что через три недели книжка не выйдет из типографии, и явился героем романа простодушный, и не очень мне интересный, Петруша Гринёв, господи, там Савельич, мосье Бопре да рябая Палашка, майор Иван Зурин с его маленькой неприятностью написаны в тридцать раз живее и энергичнее, а в чёрном злодее Швабрине от прежнего Шванвича всего и осталось что учитель мой, Василий Кирилыч Тредьяковский, вот батюшка сего пугачёвского офицера и изукрасил Орлова шрамом, шрам делал его похожим на разбойника… фигура удивительная, даже для того времени, вызывавшая всеобщее изумление, известен ещё в юности силой и необычайной ловкостью, до глубокой старости любил биться на кулáчках, и побивал лучших на Москва-реке бойцов, знаменитых Кирибеевичей и Калашниковых, ударом палаша разваливал живого быка, руками ломал подковы, на спор останавливал, ухватив рукою за колесо, проезжающую карету, запряжённую четвёркой лошадей, чудовищной его силе обязана жизнью Екатерина, в Царском, во время катанья с русских гор, он успел схватить и удержал рухнувшую уже с деревянной горы каретку, в которой мчалась Екатерина, в этом гиганте соединились ум, удивительная проницательность, безумная храбрость, неслыханная уверенность в себе, дерзость, отсутствие всяких проявлений совести, презрение к чужому мнению и природная доброта сильного человека, имея множество врагов, он великолепно, великодушно уверен был, что врагов у него нет, удержу не зная ни в великолепии, ни в расточительности, каждую неделю давал в Петербурге пиры, куда без приглашения явиться мог любой дворянин Империи, и каждого встречали как желанного гостя, вне зависимости от того, был ли он знаком или незнаком хозяину, пиры гремели, пиры знамениты были, гостей там потчевали персиками и ананасами из петербургских, своих оранжерей, стерлядями и судаками из своих прудов, телятиной белой, как снег, ему нужды не было враждовать ни с кем, ни в ком не искал он участия, ни в пору нищей юности, ни в пору богатства и славы, и никого не боялся, ни моральные, ни физические, ни политические препятствия для него не существовали, и он даже не мог взять в толк, почему они существуют для других, Дашкова называла его одним из величайших негодяев на земле, Екатерина уважала его, и боялась, единственного, в России, в мире, боялась! именно он разбудил её в Петергофе на рассвете двадцать восьмого июня: пора вставать! – …что случилось? – Пассек арестован; в восемнадцатом веке все перемены в российской истории начинались для многих людей неожиданным пробуждением; уж не помню, в Елизаветинский переворот, или в один из пред-Елизаветинских переворотов, фельдмаршал граф Ласси разбужен был средь ночи, и армейские офицеры грубо его спросили, к какой партии он принадлежит, и Ласси, то ли по великой хитрости, то ли по великой простоте, отвечал спросонья: к ныне правящей, и чрез то остался фельдмаршалом и не уехал в Сибирь; Алексей Орлов разбудил Екатерину в Петергофе и сказал ей, что всё готово, хотя, говоря по чести, готово было далеко не всё, и Орлов сам не знал, удастся ли ему и Екатерине дожить до вечера, Алексей Орлов склонил Измайловскую гвардию к участию в перевороте, Алексей Орлов читал всему народу на лугу пред Казанской церковью манифест нового правительства, Алексею Орлову доверила Екатерина увезти в Ропшу и стеречь там императора: покуда приготовляют для него приличные комнаты в Шлиссельбурге, те самые комнаты в Шлиссельбургской крепости, которые император предназначил для неё; король Фридрих говорил Сегюру: …Катрин, молодая и свободная, полагала, как юная женщина безо всякого опыта, что всё кончено; Орловы, более искушённые и прозорливые, убили императора; императрица восприняла это с отчаянием, которое мне не представляется искренним; но с удовольствием пожала плоды сего убийства; не совсем, не совсем всё так; вряд ли будет известна истина; вот важнейшее отличие нашей истории от истории европейской: слишком многое в нашей истории сокрыто навсегда; предуговорена ли была кончина государя Петра Федоровича? предрешена намёком? улыбкой, недомолвкою?.. может быть; записка Алексея Орлова о происшедшем, дурак наш драться вздумал, записка пьяная и безграмотная, как любят определять её историки, есть чистейшее лицедейство; шутовство; скоморошничество, ваньку валяет, читайте его письма из Архипелага, Ливорно, Венеции: французский аристократический безупречный слог; или возьмите его переписку с Руссо; как бы то ни было, Алексей Орлов государя убил; и заслужил тем вечную приязнь и молчаливую благодарность Екатерины, которой, при живом и заключённом императоре Петре, править Россией было бы много труднее; через тридцать пять лет император Павел велел выкопать останки государя Петра Фёдоровича, короновать! император покойный не был коронован, не успел; и похоронить вместе с Екатериной; довольно непродуманная и чреватая многими бедами демонстрация; графу Алексею Орлову он поручил в той церемонии нести корону Петра; в наказание; и лишь этого довольно, чтобы Орлов навечно возненавидел Павла; его слова: удушить урода; если Орлов не принял участия в новейшем цареубийстве, то лишь потому, что был в Париже.