Максим Максимыч никогда не колеблется, не признает полутонов. Он знает только два состояния, две роли: или милого поверхностного собеседника, или не рассуждающего служаки, «упрямого, сварливого» штабс-капитана. (Он так и говорит в некоторых случаях: «Извините! я не Максим Максимыч, я штабс-капитан».) Для того и введен в повествование этот персонаж, чтобы на его фоне сложное, путаное, но масштабное «печоринское» начало проступило особенно ярко.

С одной стороны, Максим Максимыч замечает мучения Бэлы: «…я мог в щель рассмотреть ее лицо: и мне стало жаль – такая смертельная бледность покрыла это милое личико!». С другой, готов обидеться на то, что «она перед смертью ни разу не вспомнила обо мне; а кажется, я любил ее как отец». С третьей, говорить с ним о разочаровании в жизни как отличительной черте поколения бесполезно: «Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и улыбнулся лукаво: «– А все, чай, французы ввели моду скучать? – Нет, англичане. – А-га, вот что! – отвечал он, – да ведь они всегда были отъявленные пьяницы!».

Но поскольку в мире лермонтовского романа (как в душе главного героя) нет и не может быть ничего окончательного, постольку и образ Максим Максимыча как бы двоится. Только что мы согласились с тем, что это герой неглубокий, что сердечность в нем внезапно может обернуться черствостью. И тут же рассказчик, «странствующий современник», предлагает нам взглянуть на героя иначе; он описывает встречу с Печориным, в которой Максим Максимычу невозможно не сочувствовать и во время которой лучшие (и беззащитные) стороны его характера проявлены с особой силой. То как бросается штабс-капитан навстречу Григорию Александровичу, как ждет прощания с ним, как не может поверить, что Печорин не придет, – говорит о многом.

Например, о явной параллели между ним и пушкинским Смотрителем, чьи переживания описаны в сходном ключе. И в сходном ключе показана их заведомая ограниченность. Смотритель не может поверить, что дочь его счастлива, что ей выпал случай, который опровергает фатальные правила, готовые схемы, «порядок вещей». А Максим Максимыч не в состоянии понять (тем более принять) простую мысль, что Печорин вовсе не хотел его обидеть, просто ему не о чем разговаривать со штабс-капитаном. И другом он его никогда не считал – и не мог считать. Это полностью расходится с той картиной мира, по которой, как по карте звездного неба, сверяет свой путь недалекий герой; он может дать одно-единственное объяснение: видно, Печорин «в детстве был маменькой избалован».