Брама еще нужно было приучить к узде и объездить, однако мне он сразу показался слишком злобным и диким. Я не могла простить ему одного случая, когда он вдруг заупрямился в ущелье и коварно сбросил Рика в воду. Джим тоже был им недоволен, так что мы вскоре расстались и с Брамом.

А вот Блю Люпин всем нам доставлял удовольствие, хотя и принадлежал Рику. Несколько раз он побеждал в состязаниях на первенство штата среди пони на Королевской выставке. Все наше семейство суетилось вокруг него, готовя его к этому событию: мы до блеска начистили его гнедую шкуру, вычернили копыта, надраили мундштук, уздечку и стремена перед тем, как вывести его на круг.

И все же для меня не было лошади лучше Уайберна. Я часто разговаривала с ним и пела ему, когда мы ехали по тропкам через холмы. Он словно чувствовал мое настроение и предугадывал желания. Такой он был умный и сообразительный!

Иногда, устав и отчаявшись после целого дня работы за столом, я седлала его и уезжала на час-другой в лес. И он знал, куда мне хочется поехать, когда я в таком настроении, — на вершину холма, откуда видна будет долина Суона и Хелены, уходящая вдаль.

И мало-помалу усталость и раздражение проходили. Природа рассеивала мою грусть, да и от Уайберна тоже словно бы исходил какой-то непостижимый магнетизм. И обратно домой я скакала по проселку в прекрасном настроении.

Только одно заставляло нас ссориться. Иногда мне хотелось поехать туда, где росли замечательные полевые цветы, но путь в эти места лежал мимо свалки. Едва зачуяв эту свалку, Уайберн останавливался и не желал больше сделать ни шагу. Я брала с собой хлыст, главным образом потому, что это Джим подарил мне его, и еще потому, что у него была такая красивая серебряная рукоятка. Однако я очень редко прикасалась этим хлыстом к Уайберну. Я просто не могла ударить его по-настоящему, и, сколько я ни похлопывала его по боку и не дергала уздечку, ничто не могло заставить его двинуться навстречу этому зловонию. Он фыркал, бросался в сторону, рыл копытами землю и в конце концов пускался рысью в противоположную сторону.

Джим говорил, что я гублю лошадь, допуская такое своеволие; но я чувствовала, что невозможно силой заставить Уайберна преодолеть свои первозданные инстинкты.

Я ревниво следила, чтобы никто, кроме меня, не ездил на Уайберне. Но однажды, когда меня не было дома, Джим дал его на время одному итальянцу, бывшему кавалерийскому офицеру. Уайберн упал под ним и ободрал колени. Джим не мог смотреть мне в глаза после этого. А моего бедного Уайберна с тех пор словно подменили. Позднее, уезжая на золотые прииски, я оставила его на пастбище, посреди которого протекал ручей в хорошо знакомом месте. Но Уайберн погиб еще до моего возвращения. Перед отъездом я осмотрела его, искала, нет ли на нем оводов, но, наверное, овод все-таки ужалил его и заразил какой-нибудь смертельной болезнью.