На следующее утро мы с первыми лучами солнца погрузили наш «Зодиак» и прочие причиндалы на борт самолета, выполняющего два рейса в неделю в Богом забытую Дахлу, — и отправились в путь!

Дахла — гарнизонный городишко, в котором всего-то несколько тысяч населения. Когда марокканские солдаты, тянущие свою лямку в пустыне Сахара, получают долгожданные увольнительные, они устремляются сюда отдохнуть и поразвлечься в горячих женских объятьях. Но это пыльное, продуваемое всеми ветрами место менее всего напоминает Сайгон или Субик-Бей. Оно больше похоже на селение-пуэбло^[49] на юго-западе США. Есть одна гостиница с весьма подходящим названием — «Пальмы», одна заброшенная католическая церковь и один закопченный бар, который содержит единственный оставшийся в городе испанец. Там ничего не найдешь, кроме теплого пива «Хейнекен» в банках да впечатляюще дурманящего вина в бутылках; легально их продают иноверцам, которых я что-то здесь ни разу не видел, а нелегально — только на вынос — солдатам, которые текут сюда сплошным потоком; для конспирации бутылки просто заворачивают в бумагу. Большинство домов — маленькие грязные хижины из кирпича, некоторые с крохотными дворами. На дверях иных жилищ красуется арабская надпись: «ЭТО МНОГОУВАЖАЕМЫЙ ДОМ». Но на большинстве жилищ нет такой надписи, ибо Дахла — чего же тут удивительного — один сплошной вонючий бордель.

Я и вся команда разместились по комнатам в гостинице — как ни странно, с телефоном, по которому, как уверял нас хозяин заведения, можно связаться с Касабланкой — во всяком случае, два дня назад сюда дозвонились и сняли нам номера. Но отвратительный запах нечистот из сточной канавы, мерзкая еда и тяжелая, скорбная атмосфера, царящая здесь, мигом вымела нас из сей юдоли печали, и на следующий день мы переселились в офицерские казармы — видавшее виды сооружение с внутренним двором, стоящее у самой кромки моря. Запах нечистот был, правда, посильнее, зато еда попристойней, а главное, наличествовал душ, который иногда работал. Бесплатным развлечением за трапезой были мухи, которые с жадностью налетали на блюда с некой желтой гранулированной субстанцией, которые были расставлены по всем столам, да и на любой плоской поверхности. Погибая в страшных мучениях на глазах у нас, едоков, мухи исполняли некий странный танец — не то джигу, не то пасодобль, не то рил^[50] восьмидольного такта. Словом, это был некий поражающий воображение энтомологический кордебалет, чьи предсмертные жете^[51] заканчивались неизменно на середине моей вилки.