— Increible! Increible!^[63] — пробормотал он, и его рука, скользнув под стол, нажала потаенную кнопку.

За стенами комнаты раздался звонок, и тут же вошел дежурный. Отдав честь в ответ на его приветствие, начальник рявкнул:

— Горена, машину! Чирико и Пиза, ко мне! Едем сейчас же на пляж!

Очевидно, туристы, стоявшие в «хвосте» за напитками и мороженым, восприняли как редкостное развлечение, когда наша дружная команда — сам шеф жандармов с троицей помощников, директор сафари-парка и ваш покорный слуга — на полном газу ворвались на пляж и безотлагательно приступили к операции. Шеф жандармов, распираемый чувством собственного достоинства, протиснулся к началу очереди.

— Альмоада здесь? — спросил он хозяина заведения.

Тот обернулся к своим полкам, уставленным бутылками, выбрал бутылку старого коньяка «Карлос I», налил большой фужер, придвинул начальнику гвардейцев и ответил:

— Да, хефе, он здесь, в задней комнате. Уже два дня как гриппует, потому и не выходит на работу.

«Сеньор хефе» кинул на нас ястребиный взор, выпил залпом коньяк, пробурчал едва слышное «спасибо» хозяину бара и скомандовал — так, чтобы слышала вся очередь:

— Вперед! За мной, ребята!

Мы побежали в обход низенького строения; за нами ринулась толпа туристов, включая множество любопытных английских детишек. Шеф жандармов загрохотал мясистым кулаком по выцветшей двери.

— Что происходит? — выпалил на одном дыхании мальчик-англичанин, чуть запоздавший к началу.

— Вот этот толстопузый в треуголке нашел, где прячется убийца, и хочет выкурить его оттуда, — пояснил второй.

— Ломай дверь! — завопил третий.

Начальник жандармов ни слова не знал по-английски, однако же оглянулся на воодушевлявшую его юную толпу и погладил одну из белокурых головок. Затем он снова забарабанил в дверь.

— Альмоада, ты здесь?! — проревел он.

В ответ донесся слабый голос:

— Да. Входите.

Вынув пистолет из кобуры под охи и ахи туристов, начальник жандармерии нажал ручку и толчком распахнул дверь. Через плечи четырех стражей порядка, набившихся в дверной проеме, я заглянул внутрь убогой комнатенки. Пако сидел без движения в небольшой клетке с толстыми железными прутьями, приставленной к противоположной стене. Другой, куда более юный шимпанзе выглядывал из-за края картонной коробки и тихо клацал зубами: на его маленькой бледной мордочке застыло удивление. Посреди комнаты стоял стол, заваленный пустыми бутылками и усыпанный объедками и окурками. На одной стене висел большой цветной плакат Ким Бэссинджер, на другой — распятие. Единственным, кроме стола, предметом мебели в комнатенке была низенькая кровать. На ней лежал голый до пояса Альмоада. Его мучила испарина — огромные капли пота, точно бусины, покрывали ему лицо и грудь. Кожа бедняги была цвета только что раскрывшегося по весне подснежника. За двадцать шагов было видно, что у фотографа гепатит.