Зелёный несъедобный плод перекатывается в прозрачном мешочке. Сделав надрез с большим усилием, не могу вытащить ножик: может, нож тупой?

— Вот, что я тебе скажу, — дедушка словно вспоминает что-то, — Не суди мужчину, как он тебе говорит. Суди по делам. Я это своей внучке говорю и говорил дочке.

Дела… Джаспер никогда не спрашивал, как у меня дела: ни по-русски, ни по-английски, ни по-французски.

— Никуда не годится. Только вибросить, — дедушка, не без усилий, выдергивает нож из манго: — Не ешь это!

— Попробую посадить…

— И где расти будет? У тебя дома?

Джаспер рассказывал о размерах мангового дерева. Как случилось, что, просыпаясь, я мысленно веду с ним диалог? Мне, которой хотелось наблюдать, как меняется светотень на деревьях, теперь важен только телефон — не упустить тот волшебный миг, когда его тонкие пальцы опять наберут это знакомое «скучаю». Он скучает. Но мы ходим в одно здание университета: наши факультеты в одной части здания, и мы могли бы видеться хоть каждый день!

Поезд подъезжает к станции. На тёмном экране высвечивается буква Н: значит, снова есть связь.

— Ты просил меня не писать по-английски, и я стала его забывать. Знаю, тебе некогда. Но, тем лучше. Нам надо расстаться, — чувствую, как немеют кончики пальцев. Поезд трогается, от этого толчка я касаюсь синего поля со словом «отправить». Через месяц мы с ним встретились. Мне хотелось пройти мимо него, сделать вид, что не узнала. Но… он подошёл ко мне:

— Память — это желудок души. Так писал Блаженный Августин, — Джаспер взял меня за руку и добавил по-французски: он не может забыть меня.

Мы снова стали встречаться. Я не собиралась никому об этом рассказывать. Не выкладывала наши совместные фотографии. Не делилась с друзьями: у меня никогда не было друзей.

Но уже через неделю, моя семья горячо обсуждала все подробности моей личной жизни. Нет, никто за мной не следил. Просто скрыть что-либо от бабушки — это как… Представьте, что идёте на прогулку и хотите не взять с собой собственную тень.

В тот день я вернулась позже обычного. Телевизор не собирался умолкать. Бабушка прибавила звук на пульте:

— Вести! Чего не смотрите? Обыватели! — она вздохнула, но тут же принялась ещё громче, чем телевизор, пересказывать всё, что слышала — как синхронный перевод. Правитель страны, по её мнению, говорил в такой же манере, как её папа. От этого злые антагонисты правителя становились ещё ненавистнее.

— Пусть смотрит, что ей ещё делать? — мама перебегала от бабушки — в кухню, с тарелками в руках. Плитки на полу в коридоре давно не держались. Они крепились как-то условно и наступив на них, можно растянуться во весь рост. Радочка не отставала от мамы, стараясь выхватить что-то из бабушкиной тарелки, полизать бабушкину коленку, подбежать к плите, потом — к двери: сообщить, что в подъезде — мужские голоса.