Они появились лишь в одиннадцать, гораздо менее смущенные, чем был бы я на их месте, но все-таки они шли гуськом. Бруно, который на этот раз вынужден был держаться храбро, шел впереди, прикрывая своей спиной, словно щитом, Одилию.

— Не усложняйте своего положения и не стройте из себя детей, — сказала Лора, взяв девочку за руку. — Садитесь, Одилия.

Она всегда обо всем подумает. И пока она усаживает будущую мать, у которой, теперь я понимаю почему, так развилась согласно моде грудь, я стараюсь придумать, как мне начать разговор, и, кажется, нахожу подходящую фразу.

— Признаюсь, Одилия, я больше вам доверял.

— Не обвиняй ее, — протестует Бруно. — Мне это далось не так просто.

Одилия даже подпрыгивает при этих словах.

— Не станешь же ты утверждать, что сознательно поступил так? — говорит Лора.

— Конечно, сознательно! — откровенно признается Бруно.

Но он тут же поправляется:

— Я, конечно, говорю не о ребенке.

— Ты, право, огорчаешь меня, — замечает мосье Астен, — я тебе тоже очень доверял.

— Знаю, — отвечает Бруно, — но тебе-то легко говорить. А каково было мне! И потом Одилия — теперь-то я могу это сказать — в то время еще ничего не решила. И вот однажды вечером я воспользовался случаем…

— У тебя никто не спрашивает подробностей, — одергивает его Лора.

И медленно повернувшись к Одилии:

— Вы еще не решили для себя самого главного и все-таки пошли на это!

— Он просто ничего не понял, — отвечает Одилия.

И затем тише, с какой-то особой интонацией, от чего она сразу преображается, заканчивает:

— Он никогда ничего не может толком сказать, он всех боится, не верит в себя. А это. по крайней мере, было доказательством…

Словно ангел пролетел рядом с нами, и пусть его крылья потеряли свою белизну, от него повеяло теплом. Лора о чем-то сосредоточенно думает, что-то прикидывает в уме, даже шевелит губами.

— Если я правильно поняла, это случилось во время каникул и вы беременны уже три месяца?