Разнообразие интонаций подобных оправдательных конструкций достаточно велико: здесь и пояснения, и апелляция к статистическим данным, и публицистические увещевания молодых, и расширение группы «своих» (т. е. ровесников) за счет включения в нее более молодых жителей соцгорода Уралмаш либо работников заповедника. Жена оказывается на стороне мужа в малом и великом: от формы одежды[1506] до подчеркнуто лаконичного упоминания о тяжелых эпизодах руководства (Васильевой описан «нелепый случай» гибели студента-практиканта, которого в первые часы пребывания в заповеднике «настигла пуля», что вызвало судебное разбирательство[1507]).

Сложные, негативно окрашенные чувства с таким же трудом проникают в тексты «директорских вдов», с каким ранее их было трудно выражать мужьям. Однако адресат этих чувств у вдов иной: они обращают свое недоумение, негодование, разочарование «наверх» — тем, кто определил когда-то ход событий либо сформировал отношение к ним. Есть пункт, с которым женам трудно примириться даже спустя десятилетия. Это безвременная смерть мужей, а точнее ее обстоятельства, когда жен оставляли в неведении до последнего.

Обстоятельства смерти Банникова во время командировки известны лучше (хотя и не вполне прозрачны); жена и дети имели возможность проститься с телом и были вызваны для этого в Москву. Иначе обстояло дело с кончиной Васильева: с сердечным приступом после перехода через Уральский хребет он был помещен в больницу Троицко-Печорска, где скончался от инсульта 28 июня 1942 года, однако до 5 июля его жена, находившаяся по другую сторону хребта, в заповеднике, об этом не знала. Она писала об этом так:

Я уверена, что, если бы мне сообщили сразу же, как только с ним случился сердечный приступ, я приняла бы все меры, чтобы быть там возле него. Я прекрасно понимала, что в таком состоянии ему требовалась моральная поддержка. Совершенно убеждена, что, если бы я была около его постели, — он был бы жив. В этом я убеждалась не раз, — во время его болезни в Демьянске, Шеркалах и в заповеднике. Одно только мое присутствие придавало ему силы бороться за жизнь[1508].

Я уверена, что, если бы мне сообщили сразу же, как только с ним случился сердечный приступ, я приняла бы все меры, чтобы быть там возле него. Я прекрасно понимала, что в таком состоянии ему требовалась моральная поддержка. Совершенно убеждена, что, если бы я была около его постели, — он был бы жив. В этом я убеждалась не раз, — во время его болезни в Демьянске, Шеркалах и в заповеднике. Одно только мое присутствие придавало ему силы бороться за жизнь[1508].