Как-то, увидев на моем столе рисунки лабиринтов, знакомый физик с недоумением поинтересовался, для чего мне понадобились приемопередающие антенны широкого диапазона частот? И долго не хотел верить, что это всего лишь конструкции из валунов, выложенные на берегах северных морей людьми, жившими еще в каменном веке…

Я уверен, что именно эти люди посеяли среди народов Северной Европы представление об «островах блаженных» — в силу своих природных особенностей Соловецкие острова для всего Севера Европы вполне могли представляться «раем», — смутную память о которых можно найти в преданиях и легендах всех тех стран, где есть изображение двойной спирали, созданное из камней, из дерна или выбитые на скале. Выступающий вперед в виде тарана киль, форштевень, украшенный первоначально головой лося, символизирующего Солнце, который позднее превратится в голову дракона, — все это пройдет через тысячелетия, наглядно утверждая высокий уровень культуры древних беломорцев. Во всяком случае, культуры мореходной, существовавшей здесь, как явствует из времени создания наскальных изображений, в III–II тысячелетиях до нашей эры, то есть в то самое время, когда создавались лабиринты.

В установлении этих дат огромная заслуга главного исследователя и открывателя карельских петроглифов Ю. А. Савватеева.

Ведь до него считалось аксиомой, что беломорские петроглифы вряд ли старше второй половины II тысячелетия до нашей эры, то есть моложе шведских или одновременны им. Отсюда заключали, что и сама культура морских охотников, и конструкции лодок, и наскальные изображения, и лабиринты — все это пришло на берега Белого моря с запада, а потому вторично, хотя уже беглый взгляд на карту распространения лабиринтов, на их количественное соотношение с другими странами должен был подсказать, что все не так просто. Известную роль в этом сыграл и традиционный взгляд на викингов как первооткрывателей Белого моря с его мифической «Биармией».

Теперь все вставало на свои места…

— Кем же, по-твоему, были эти люди? — спросил меня в тот раз Куратов. — С одной стороны, получается, что они как-то связаны с протосаамами, поскольку использовали кварцевые орудия, хотя освоили и другие материалы, а с другой — они ничего общего с саамами не имеют, потому что занимались не оленеводством, а морским промыслом.

— Все правильно, и здесь нет никакого противоречия, — ответил я ему. — Ты обозначил те самые «ножницы», которые позволяют сделать из всего этого один-единственный вывод: морские охотники, строители лабиринтов — такие же потомки первопоселенцев, оставшихся на территории теперешней Карелии и Финляндии, как и саамы, их кровные братья. Они были такими же европейцами, как и те, только жизнь свою связали не с оленями, а с водой: сначала пресной, потом — соленой. Я не буду удивлен, если когда-нибудь окажется, что предки этих морских охотников свое «морское крещение» получили на просторах Онежского озера. К тому времени, когда пролив, отделявший Фенноскандию от остальной территории Восточной Европы, перестал существовать, с юга, из Прибалтики, с верховьев Волги, сюда стали проникать стоявшие на более высокой степени развития культуры группы охотников и рыболовов, теснившие потомков первопоселенцев все дальше на север. «Оленные» саамы ушли следом за оленями, а их «водоплавающим» братьям пришлось хуже. Не стану гадать, что произошло, сейчас это бесполезно. Древнюю историю нашего Севера мы только еще открываем, и поэтому трудно сказать, какой из многих факторов — исторических, социальных, биологических, климатических, эпидемиологических, геологических — оказался решающим. Сейчас я пытаюсь представить даже не контуры, а лишь логическую схему картины происходившего.