223

это часто делали, когда шли на Чагчаран, не было времени. Да

и солдаты выбьются из сил, а им еще по горам идти всю ночь. Тогда капитан принял решение: найти ровную площадку и там развернуть огневую позицию, а остальным пешим порядком выдвинуться в направлении кишлака Суфла. Нужно было вернуться с километр назад, где была более-менее ровная пло-щадка. И бойцам все же пришлось отцеплять орудия. «Уралы» не могли крутануться с ними на узкой дороге, и драгоценное время было потеряно.

— Твою мать! Еще и шагу не сделали в сторону кишлака, а уже ушатались по самое не хочу с этими пукалками, — уже сетовал Бердалиев после установки орудий, смахивая пот со лба рукавом, хотя было уже довольно прохладно, градусов пять-шесть тепла.

— Да бл… какая тяжёлая хрень эти «Гиацинты». Как танки. И как артиллеристы их вручную, когда шли в Чагчаран, в гору толкали? Они что, железные, что ли? — добавил свои две копейки Сергей.

— Хрен их знает… Да пусть хоть они лбы себе расшибут об эти гаубицы. Надеюсь, я последний раз в жизни эту железяку таскал. Мне мама говорила: «Ничего тяжелее котелка с теплой кашей не поднимай, сынок. Это вредно не только для твоего нежного тела, но и для твоей тонкой души». А тут — нате-здрасьте. У меня за малым чуть пупок не развязался, а за мою тонкую натуру так вообще молчу: она повреждена окончатель-но и бесповоротно. Что я маме скажу?

«Интересно, что я скажу маме, когда вернусь?» — подумал Сергей, услышав тираду Азима.

Как он ни старался, но больше одной страницы тетради в линейку растянутым почерком один раз в месяц написать никак не мог. И то эта станица была стандартной формы: одна треть ее — приветствие, другая часть сообщала о том, что все у него хорошо и он по-прежнему варит кашу, ну и в конце: «Передавай всем привет…».

Да и по пришествии из армии он ничего не рассказал ни ей, никому. Мать Серега не хотел тревожить, а друзьям, всем тем, кто когда-то в детстве, собираясь на лавочке под большими вишнями, разделял с ним радости и печали, он тоже ничего

224