Итак, байдарка в результате этих юридических ухищрений все-таки появилась. Тогда возник следующий вопрос: да, эти оборотистые люди имеют право кататься на байдарке, но не имеют права «держать ее на озере». А мы на «озере» и «не держим»: взяли под мышку и сволокли в сарай.

Старые законы такой возможности не предусматривали; там сказано, что нельзя держать, даже и не лодки, а еще более основательно – Wasserfahrzeug’a – снаряда для плавания по воде: а вдруг вместо лодки мы купили бы корыто или дредноут и катались бы, корыто и дредноут – снаряды для плавания по воде, но никак не лодки.

Те вассерфарцейги, которые существовали в годы издания соответствующих узаконений, не поддавались переноске под мышкой. И наш спасительный ручеек был, конечно, совершенно непроходим ни для какого мало-мальски себя уважающего снаряда для передвижения по воде, даже и для корыта, не говоря уже о дредноуте. Словом, на байдарке мы все-таки ездили, вызывая зависть менее оборотистых туземцев и создавая соблазнительный юридический прецедент.

Кроме этих двух великих рыболовов – Гайнманов, отца и сына, – в Драгейме существует еще г. Ганзен, владелец нашего отеля, который с ними обоими находится на ножах и который поэтому не имеет права на лодку и не получает рыбы. Он же находится в таких же отношениях с владельцем охоты, почему право на охоту сумел получить только в другом месте – верстах в 15 от своей гостиницы. Других же упомянутых представителей германской интеллигенции – художника Гетцинга и писателя Классена – герр Ганзен по разным поводам вышиб вон, и они входа в его кнайпу не имеют вовсе. Оба представителя интеллигенции друг с другом не разговаривают вообще. Два представителя власти – общественной и полицейской – годами пытаются съесть: и друг друга, и Ганзена, и еще кое-кого.

Горький когда-то писал о «Городке Окурове»: дикая звериная глушь. Я уже писал в другом месте: городок Окуров по сравнению со здешними местами это смесь рая (не социалистического) с санаторией. О чем-то вроде городка Окурова я мечтал, как о месте духовного отдыха… Если этот отдых будет, я постараюсь мои наблюдения о феодализме изложить в более связном виде.

Я очень не хотел бы, чтобы читатели приняли эту картину как результат некоей личной обиды. Самое странное во всей этой обстановке было отношение немцев к русским. Все мы, русские, стояли как-то вне местной феодальной распри, немцы питали к нам гораздо большее доверие, чем к своим же соотечественникам (русский – он не донесет), мы имели возможность добывать от немцев продукты, которые для других немцев были недоступны, и вообще мы жили значительно лучше окружающий немецкой среды. Мы были какими-то странными и, вероятно, приятными пятнами на общем фоне всеобщей зависти и злобности. Мы не бегали с доносами ни друг на друга, ни на окружающих немцев. И мы все всячески помогали друг другу, оставляя в немцах чувство искреннего и тревожного недоумения: а не ошибся ли фюрер по поводу русского колосса на глиняных ногах?