Можно сказать, что в трагедии соединяются два типа отношений: субъект-субъектное (межличностное, а также: человек и Бог) и субъект-объектное (человек и обстоятельства, человек и мир)[416]. И это преломляется в трагическом чувстве.

Содержание и структура трагического чувства, как видим, весьма сложны; к нему нельзя подходить с упрощенными мерками (как это, к сожалению, нередко случается).

Полноценное трагическое переживание представляет огромную социокультурную и эстетическую ценность. Несколько забегая вперед, заметим, что несформированность трагического чувства или же его атрофия сулят обществу тяжелые последствия.

Диалектичность трагедии и трагического. Создание некогда под небом Греции жанра классической трагедии было величайшим культурным открытием эллинов, их ценнейшим вкладом в европейскую и мировую культуру. Классическая трагедия позволила выразить зрелищно, в очищенном и концентрированном виде, тот диалектический катастрофизм, который пронизывает всю жизнь и свободную деятельность человека. Некоторые существенные для структуры трагедии и трагического полярности, динамику их взаимодействия, взаимопереходов отметил уже Аристотель (необходимость – случайность; возможность – вероятность – действительность; «переломы» от счастья к несчастью; переходы от незнания к знанию и наоборот и т. д.). Трагедия возникла и продолжает существовать как художественная структура, созданная именно для выражения «диад» и для своеобразной «игры противоречиями», способными бросать зрителя «то в жар, то в холод».

В эстетике и теории трагедии Аристотеля, несомненно, присутствуют элементы диалектики. Что, в общем, неудивительно: диалектик Сократ – учитель Платона, а Аристотель – ученик Платона. Едва ли случайно и то, что в XIX–XX столетиях, пожалуй, наиболее весомый вклад в теорию трагического внесли такие крупнейшие представители диалектического мышления, как Гегель, С. Кьеркегор, ниспровергатель догм Ф. Ницше, вдохновленный его учением Вяч. Иванов и ряд других.

На это стоит обратить особое внимание хотя бы потому, что некоторые современные отечественные искусствоведы готовы вместе с вчерашним официозом – «диаматом» – отбросить и диалектику как таковую. Например, известный историк изобразительного искусства В. М. Полевой в новейшей своей книге характеризует диалектику как пособницу «абсолютистского» познания, как «систему уловок, позволяющих выпутаться из безнадежных ситуаций, которые создает этот тип мышления». Отлучив попутно эстетику от искусства, указанный автор с большим рвением пытается оградить искусствознание и его предмет – искусство от диалектической методологии. «Скажем прямо, без лишних слов, – пишет он: – диалектика не имеет отношения к постижению художественных произведений…»[417]. Подобная негативистская категоричность представляется нам безосновательной, идеологизированно-конъюнктурной.