– Все, все, все, все-е-е! Конец игры. Германия – чемпион мира! – прогремел из радиоприемника голос Циммермана.

На Курфюрстендамм хлынули с прилегающих улиц люди. Отто повел Салу вниз. «Надо подать на развод», – подумал он. Когда они вышли на улицу, он осторожно предложил ей руку.

48

48

– Месье Беркель?

Мне было пятнадцать. У меня за спиной стоял месье Вайнберг, мой французский учитель. Он был родом из Эльзаса, его фамилия произносилась как «Вимбер», и возможные еврейские корни прослеживались лишь по бумагам. Во Франции произношение по-прежнему скрывало происхождение.

– Подождите.

На прошлой неделе я прогулял занятие, хотя его уроки литературы были единственным интересным мне предметом. Но мне нужно было попасть на актерское мастерство, а в ту пятницу оно начиналось на час раньше. Я пытался отпроситься. Надеялся на понимание учителя – вернее, рассчитывал, поскольку был его любимчиком. Но он лишь бросил, что я должен принять решение сам, и исчез. Решение далось мне нелегко.

– Беркель, – он подошел ко мне.

В Германии учителя не интересовались учениками. Не в мое время. Они были чиновниками. Едва заинтересованными, едва образованными, едва убедительными. К ним можно было обращаться на «ты». Мне это не нравилось. Почему я должен обращаться на «ты» к человеку, который никогда не станет мне другом, который меня не интересует, которого не интересую я, который постоянно донимает всех своим занудством и называет меня по имени, будто мы знакомы и у нас есть нечто общее. Между нами простирались миры, и я не желал туда входить. Во Франции было по-другому. Здесь никто не обращался на «ты». Во всяком случае, с ходу и без разрешения. Учителя были строгими. Они интересовались учениками, любили свой предмет.

Месье Вайнберг пристально на меня посмотрел. Приоткрыл рот, задумчиво втянул воздух, сжал губы и выдохнул через нос. У него в голове сформировалась мысль.

– Вы родом из разделенной страны, – фраза повисла в воздухе. – Из разделенного города, – он снова сделал короткую паузу. – Выросли с двумя языками, между двумя разными культурами, – теперь настал черед двоеточия, заключения, и я ждал его с нетерпением. – В вас много неопределенности. Будьте внимательны. Когда-нибудь вам придется принять решение.

И он ушел. Я стоял, провожая его взглядом до конца темного здания на рю Рейнуар, 72. Эхо его шагов раздавалось во мне еще много лет. Что бы он сказал, если бы знал о моих еврейских корнях?

Месье Вайнберг.

Мне придется принять решение? Если да, то что именно я должен решить? Быть немцем или стать французом, мужчиной и не женщиной, как говорил Лакан[48], актером и не режиссером или писателем, отцом и не матерью, мужем и не любовником. Иудеем или христианином?