В данном случае выражение «показательные истории» несет двойную смысловую нагрузку. Более очевидная грань заключается в выстраивании событий таким образом, чтобы они отражали историко-политическую обстановку, их породившую. Менее явная сводится к тому, что рассказ, часто насыщенный жестокостью и даже откровенно кровавый, демонстрирует, насколько чудовищна цена, заплаченная католической церковью за стремление объединить свою духовную миссию с политической природой государства. Это можно было бы назвать попыткой примирить небо и землю, невинность святости и ухищрения власти, или же, цитируя Евангелие, Бога и Мамону.

Попытки подобного симбиоза много раз обличались в лоне самой Церкви — великими мыслителями и просвещенными умами. С тех самых пор, как христианство при императоре Феодосии (конец IV в. н. э.) стало общеимперской и государственной религией, не было эпохи, когда бы не раздавались голоса, предвещавшие, предостерегавшие, молившие Церковь отвергнуть золото и пурпур, вернувшись к своим истокам — святому смирению. Однако у политики мертвая хватка: единственный способ освободиться — мужественный и окончательный разрыв, которого так и не случилось. Вот почему инакомыслящие остались в меньшинстве. «Обогащение диалога» — такая им была отведена роль. Причем вплоть до сегодняшнего дня это остается диалогом глухих.

Такая глубинная двойственность накладывает отпечаток на фигуру самого великого понтифика. Когда папа обращается с речью, почти всегда неясно, делает он это как верховный представитель одной из величайших религий, пастырь и наставник своей паствы или же как глава независимого государства, монарх, сосредотачивающий в своих руках контроль над всеми ветвями власти: законодательной, исполнительной, судебной. Впрочем, уже сам титул «Великий понтифик» фиксирует эту двойную сущность: правитель одной из немногих сохранившихся ныне абсолютных монархий, он царствует в течение всей жизни.

Тому, кто хотел бы более основательно изучить эту могущественную земную структуру, я рекомендую обратиться к заключительному приложению, где среди прочего уточнены необходимые различия между Ватиканом, Святым престолом и католической церковью.

Широким признанием пользуется утверждение, что влияние, периодически оказываемое церковью на светские дела, да и сама выживаемость этого института проистекают именно из его двойной идентичности. Разумеется, речь идет о настоящем феномене, сформировавшемся за двадцать столетий мировой истории — религиозной конфессии, сумевшей жестко структурироваться в форме государства. В классической античности были случаи, когда политическая власть принимала на себя и сакральные функции, но никогда не происходило обратного: чтобы религия приобретала конкретный политический образ. Столь же бесспорно и то, что, помимо безусловных материальных выгод, такая трансформация оказала тяжелое воздействие на собственно духовную деятельность церкви, поскольку, несмотря на любые попытки приладить их друг к другу, свести Бога и Мамону весьма трудно.