Теперь мы видели, чем был и что сделал для своего времени и для своего общества Леонтий Византийский, и можем ли мы не согласиться с самой высокой оценкой нашего автора, можем ли не признать его действительно недюжинной личностью? «Леонтий Византийский — один из наиболее выдающихся богословов не только VI века, но и всего христологического периода после свт. Кирилла». [1561] Такую высокую оценку нашему автору слышим мы из уст уже и современных нам ученых исследователей его трудов. И мы думаем, что беспристрастная оценка Леонтия только и может быть подобной вышеуказанной. В этом воочию убеждает нас все содержание его литературных трудов, все направление его полемической деятельности. Леонтий Византийский был истинным Кириллом VI века. Его богословие, построенное на рационально-философских началах и одушевленное глубокой верой в истину соборных определений и святоотеческих учений, с таким же успехом просветило всех и привело к постановлениям V Вселенского собора, с каким богословие свт. Кирилла, покоящееся на библейско-сотериологических основаниях, вразумило всех и привело всех к определениям IV Халкидонского собора. В соответствии с народившимися потребностями и запросами своего времени и общества Леонтий в своем богословском учении, или собственно христологии, показал себя более ученым философом, чем богословом в собственном смысле этого слова. Это было его личное убеждение в большей продуктивности бороться с противниками тем же самыми оружием, с которым они выступали; убеждение, как мы теперь знаем, давшее самые благие результаты. Кирилл следовал другому методу и проявил себя более богословом, противопоставлявшим своим противникам глубокую мистическую веру в непостижимость и непреложность догматических истин христианства. Можно, конечно, не соглашаться с надлежащей полезностью взятого Леонтием направления в богословии, можно считать это направление даже за самое слабое место в литературной деятельности Леонтия, за первый этап к схоластике, оставившей по себе в богословии столь печальную память, но нельзя и преувеличивать значения этого дефекта.

Нам думается, что нужно отличать одну схоластику от другой. И схоластика без крайностей, в той мере и том направлении, в которых мы находим ее у Леонтия, не только не приносит богословию ничего вредного, но и прямо необходима или, лучше сказать, неизбежна для него, как и вообще в области всякой науки. У Леонтия ведь нет намеренного, а тем более насильственного стремления оторвать веру и живое чувство от догмы, заключить религиозные истины в сухие формулы, рационалистические схемы. В своем догматическом учении Леонтий поступает по принципу Августина philosophia theologiae est ancilla «философия есть служанка богословия», [1562] он не рационализирует религию, но вводит в религию рационализм постольку, поскольку он необходим для разумного уяснения религиозных истин и для защиты их от нападений врагов. Здесь рационализм и в широком смысле философия является не самоцелью, а имеет чисто вспомогательное, служебное назначение, а в таковом качестве она всегда у Свв. Отцов признавалась законной и желательной сотрудницей в разработке религиозных вопросов. Леонтин и есть богослов-философ в святоотеческом смысле, а не в смысле схоластическом. Конечно, мы не можем сравнивать, но мы без колебаний можем поставить нашего Леонтия в одну и ту же категорию с Каппадокийскими Отцами: с свт. Григорием Назианзином и Григорием Нисским. К таким же богословам-философам, которые были после Леонтия: преп. Феодор Раифский, преп. Анастасий Синаит, преп. Максим Исповедник и преп. Иоанн Дамаскин, мы, ничтоже сумняся, можем приравнивать и нашего автора. Мы не смеем без церковной санкции назвать Леонтия святым отцом, но мы смело сопричисляем его к знаменитым церковным деятелям и писателям.