– Та отвали ты от меня, – тихо сказал себе под нос средний брат, когда вышел из комнаты, проходя мимо меня. Хоть я слышал весь их разговор и понимал рассудком, что старший брат неосновательно завелся и обругал среднего, у меня все-равно возникли нехорошие чувства, а затем и осуждающие мысли именно к среднему брату. Видимо они возникали потому, что я сам начинал относиться к нему недоброжелательно и потому находил всякий повод, чтобы осудить его.

Я притворился, что еще сплю, и не подавал никаких признаков бодрствования.

Средний брат скрылся за дверью.

Как только он пропал из виду, я сразу встал, оделся и направился к столу.

В доме было тихо. Мои шаги издавали громкий и неприятный скрип.

Я сел у окна и стал прислушиваться к пению птиц, всматриваясь в зеленые листочки на колыхающихся от ветра ветвях. Меня все чаще начинали посещать приятные мысли о доме. Вдруг дальняя дверь, та что находится у кровати, заскрипела, и в комнату заглянул Петр Иваныч. Он почему-то не заходил.

Я чувствовал всем своим существом, что он ждет того, чтобы я на него посмотрел. Я понимал, что если посмотрю в его сторону, он ко мне заговорит; если не посмотрю, то у него не хватит духу заговорить первому. Я чувствовал, как он одинок среди братьев, и это больше всего было мучительно для него. Поэтому я все-таки из сочувствия к нему решил повернуться, хотя твердо знал, что придется выслушивать его ненасытные, долгие и пустые рассуждения.

Так мне показалось вначале, что из сочувствия; но прислушавшись немного к собственному внутреннему голосу, я испугался того осознания, что хочу повернуться совсем не из сочувствия, а из желания послушать его глупые рассуждения, и язвительно поглумиться над его слабым умом.

Зло поселилось в моей душе… Что же делать, когда оно в тебе? Зло хоть и пугало меня и было горько на вкус, манило меня своим сладким послевкусием. Я повернулся.

– Ты так тихо сидишь, я подумал ты уже ушел.

Как бы мне хотелось поддаться его простодушному и наивному расположению духа! Только я хотел это сделать, мне вспомнилось его чрезмерное, наглое лицемерие и ложь. Вспомнилось, как он становился назойливым в своих поступках, в особенности, когда ему было скучно или что-то нужно. Вспомнилось, как он в такие моменты пуще обычного укалывал братьев маленькой иголочкой, под названием «слово». Мне было мучительно трудно преодолеть чувство неприязни к нему, над чувством сочувствия и сострадания к его несчастной, заблудшей судьбе.

Я ничего ему не ответил, только махнул головой.

– Я тебе здесь не помешаю?

– Нет, конечно. Это я должен спрашивать, не надоел и не мешаю ли я вам?