Раздался на всю рощу могучий, раскатистый голос, точно от множества людей – и в то же время пелионский ясень, пущенный могучей рукой, вонзился в грудь царевича. Дрогнул отряд, пустился бежать к городу. Теперь дело ясно; Ахилл помчится за ним, перебьет их всех одного за другим, затем вернется, положит труп царевича на колесницу и помчит ее к своим. Но его остановил протяжный женский стон. Все-таки женщина? Он подходит: над трупом стоит на коленях девушка, голосит и убивается: «Троил! Мой брат, мой Троил!» Он подходит еще ближе: куда исчез царевич? На земле лежит мальчик, нежный златокудрый мальчик. Или он мальчика убил? Копьем Хирона грудь пронзил мальчику? И кто эта дева? Как она прекрасна в своей печали! Здесь не так давно стояла Елена, недосягаемая в величии своей красоты; к той его не тянуло, а к этой тянет, и он готов все сделать, чтобы осушить эти слезы. «Кто ты, дева? Перед тобой Ахилл, но не бойся ничего; скажи только, кто ты?» – «Я – Поликсена, дочь Приама, священно-служительница этого храма; вызвала брата для общей службы Аполлону. Если ты – убийца мальчика, то мир не видал более гнусного подвига. Но я в твоей власти, повелевай, что мне делать». – «Не ты в моей, а я в твоей власти; твоего брата я убил нечаянно, не зная, что он мальчик. Я готов чем угодно искупить мой невольный грех; повелевай ты, что мне делать». – «Ты меня отпустишь в Трою?» – «Конечно». – «С трупом брата?» – «Да». – «Но как я управлюсь с ним?» – «Бери лошадей и колесницу». – «Не могу пожать твоей руки, обагренной кровью моего брата; но ты благороден, и я благодарна тебе».

Аполлон же с той поры возненавидел того, кто убил его священнослужителя в его же храмовой роще.

Один побрел Ахилл обратно к своим; два образа чередовались перед его внутренним взором: убитого мальчика и прекрасной царевны. Как он любит эту деву, и как бы она его любила, если бы не кровь ее брата!

В царском совете его встретили очень холодно: особенно мрачен был Одиссей. «Что же царевич?» – спросил он. «Убит». – «Напрасно, мальчика можно было живьем взять, выкуп был бы больше. Но где же ты оставил его тело и его коней?» Вкратце, нехотя Ахилл рассказал, как было дело. Одиссеем чем далее, тем более овладевал гнев. «Если это не измена, – процедил он сквозь зубы, – то нечто очень близкое к ней». Ахилл вспыхнул, но его предупредил Паламед. «Ахилл и измена несовместимы, – заявил он громко, – а в его неудаче виноват ты, Одиссей, не предупредив его, что он будет иметь дело с мальчиком». – «Так бы он и пошел», – тихо возразил итакиец, пронизывая Паламеда взором глубокой, жгучей, непримиримой ненависти.