К земле он привязывался все более и более. Все изменения в направлении и силе ветра, в теплоте и влажности воздуха им ощущались уже непосредственно; он мог, не прибегая к указаниям птиц, предчувствовать завтрашнюю погоду. Ему казалось даже, что его душа как бы растворяется в окружающей природе, что он участвует в радости и горе каждого дерева, каждой птицы. Он понял, почему она вся счастлива, даже когда отдельные ее особи страдают. Да, мышонку больно, когда Никтимена его пожирает; но ведь мышонок – лишь частица природы, а природа сознает себя не только в таких частицах, но и в более цельных частях, и прежде всего – в своей совокупности, как великая Мать-Земля. Люди этого не знают, подумал он, они применяют к нам свою мерку, мерку особей, и полагают, что и у нас есть несчастные и даже что несчастных больше, чем счастливых. Но это не так: мы все счастливы, потому что мы все – одно.

У него ли явились эти мысли или Прокна их ему подсказала? Этого он и сам не мог бы определить. Он так слился с ней воедино, что ему казалось, будто их разговор состоит в том, что они вместе поют один и тот же напев. И он был вдвойне счастлив от этого сознания.

Убедившись в этом, Прокна решила, что наступило время предложить отроку последнее испытание. Она начала с того, что велела ему разрыть землю под корнями одного дуба. Отрок исполнил ее требование и нашел глиняную кубышку, а в ней – кожаный мешочек с золотыми монетами восточного чекана. «Привяжи его к поясу, – сказала она ему, – он тебе пригодится среди людей». Затем она ему рассказала последние вести из Аттики – что царь Эрехфей, его отец, состарился и не сегодня-завтра умрет, что его самого считают погибшим, что народ видит свою будущую царицу в его сестре Креусе. «Если хочешь, – заключила она, – можешь вернуться в Афины и предъявить свои права. Я проведу тебя к гавани Девяти-Путям; оттуда каждый день отходят корабли в Грецию – найдешь и афинский. За одну из твоих золотых монет любой судовщик тебя примет. Хочешь?»

Отрок лишь с половинным участием прослушал ее рассказ об его родине, то и дело прерывая его, чтобы позвать обратно зашедшую слишком далеко овечку. Ее последний вопрос заставил его спокойно, но решительно покачать головой.

– Да здравствует моя прекрасная сестра Креуса, будущая великая царица богозданных Афин! Ей – дом Эрехфея, а мне – ты, и Никтимена, и Гип, и все и всё.

Радостно затрепетало сердце у Прокны. «Да, – подумала она, – теперь ты – мой и только мой».

Она тогда еще не знала, что она ошибается. И сам отрок этого не знал.