Правда может оказаться более неприглядной, и все же, в каком-то смысле, более близкой к традиции. Вероятно, разные части Еврейской Библии обретали авторитетный статус в разное время, независимо от того, в каком разделе они находятся сейчас. Можно легко представить, что книги пророков, или по крайней мере некоторых из них, вскоре после их создания стали восприниматься как изречения самого Бога – на что и притязали, – и тем самым обрели особый статус, причем, возможно, даже раньше, чем те или иные части Торы. Если все было не так, сложно сказать, как они вообще сумели бы выжить. Примерно так же некоторые разделы Пятикнижия могли обрести статус авторитетных почти сразу. В частности, Второзаконие могло считаться достойным доверия с самого же начала, если оно, как полагают многие, и правда было «книгой Закона», найденной в Храме в дни царя Иосии (см. главу 3). Псалтирь, или хотя бы те или иные псалмы, обрели авторитет благодаря тому, что звучали в Храме, и когда всю книгу приписали царю Давиду – как приписали «учительные книги» царю Соломону, – это стало притязанием на каноничность, и вполне может быть, что это притязание завершилось успехом. Что касается исторических книг и разделов, то, скорее всего, предания в Пятикнижии обрели нормативный характер вскоре после того, как были записаны. Второзаконническая история – первые четыре книги Пророков в Еврейской Библии – это официальная история Израиля, а не плод чьих-то вольных размышлений, так что ее, видимо, приняли вскоре после ее появления, в VI столетии до нашей эры. Так текст большей части Еврейской Библии становится каноничным даже раньше, чем в трехэтапной модели. В культурах Древнего Ближнего Востока знали, что такое каноническая литература, и Еврейская Библия – это канон Израиля [12]. Естественно, книги не имели возможности стать авторитетными прежде, чем были написаны: если Книгу Даниила или Книгу Екклесиаста сочинили только во II веке до нашей эры, значит, они могли войти в канон никак не раньше этого времени. Впрочем, лично мне внушает сомнения такая модель, в которой записанный материал лишь спустя несколько веков обретал канонический статус. В Ветхом Завете почти нет случайной литературы; большая ее часть предназначалась для официального признания, и, вероятно, получала его, едва возникнув.

Это не слишком-то помогает нам установить абсолютно точные даты. Пятикнижие, по общему мнению, обрело окончательный облик в V–IV веках до нашей эры – это не так далеко отстоит от времени написания Книги Ездры, так что мысль о связи обоих источников вполне правомерна. Впрочем, почти невозможно представить, будто древние предания и некоторые из древних законов, особенно те, что приведены в Книге Бытия или в Книге Исхода, дожидались, пока появится Книга Ездры, и только потом стали официально признанной литературой народа. Равно так же некоторые псалмы возникли лишь в период Второго Храма, возможно, даже в III веке до нашей эры – скажем, обратите внимание на псалом 118, посвященный Закону – и именно тогда весь свод псалмов (в противопоставлении с отдельными) стал именоваться Псалтирью царя Давида. Но еще в дни Храма Соломона, в VIII–VII веках нашей эры, могли быть и более древние псалмы, уже обретшие авторитет как выражение народного чувства. Как только мы перестанем расценивать причисление к канону как приписывание официального статуса уже существующим текстам из далекого прошлого, и как только мы допустим, что текст мог войти в канон вскоре после того, как возникал, тогда нам уже не нужно будет отделять этот процесс от сущности ветхозаветных книг и намертво привязывать к порядку, в котором они сочинялись. Иудейские тексты хранят совершенное молчание обо всем, что касается канона, и для меня это очень весомый аргумент. Просто никто и никогда даже не вспоминал ни о каких неканонических текстах.