Кокошник. Золотное шитье, жемчуг.

Русский Север. Середина XVIII в.

В середине – обережный костровидный «знак святости», образованный цветочными и ягодными стебельками, уподобленными клубам дыма.

Женщина на Руси неизменно сохраняла высокое семейное и общественное положение. Она самостоятельно вела торговлю, считалась достойной управлять и хозяйством, и государством, как св. Ольга и новгородская посадница Марфа Борецкая, сражаться с врагами, как знаменитая Авдотья-рязаночка из легенды XIV века, просвещать современников, как св. Евфросинья Полоцкая или св. Юлиания Лазаревская и даже превосходить по образованности королей, как дочь Ярослава Мудрого Анна, вышедшая в 1051 году замуж за Генриха I.

Волевая, сочетавшая ум с добротой женщина русской древности была способна на мужское бесстрашие и сердечность, на милость к низшим «нищим» и самоотверженную любовь к детям – своим и иным чадам, кого нужно чаять и щадить. В дни празднеств она сменяла жертвенное отречение от «земных соблазнов» на неудержимое веселье – стихийное проявление силы и здоровья. Победой считала перенесённую беду. Готовая всё выдержать во имя любви и долга, женщина не была рабой ни мужа, ни своих страстей.

Средневековая словесность, весьма скупая на похвалы женщинам, оставила целую вереницу их прекрасных образов: Ярославна из «Слова о полку Игореве», мудрая дева Феврония из «Повести о Петре и Февронии Муромских» или «долготерпящая» Марковна, жена протопопа Аввакума, до самой смерти нёсшая мытарства и гонения за древлеправославие. Особая по духу женская святость сочетала стойкую веру с мудростью, любовью к «Божьему миру» и его красоте. Эти черты народное сознание перенесло на былинно-сказочные образы Елены и Василисы «Премудрых», сверхъестественные способности помогали им вершить справедливость и милосердие, давать «вещие» советы, с помощью «волшебства» врачевать и воскрешать к жизни, властвовать над природой и злыми силами.

В Средние века единая древнерусская культура стала распадаться на письменно-книжную, из которой женщина упорно изгонялась, и устную, народную, где всё меньше оставалось мужчин. Её приверженцы были вынуждены укрываться от неуёмных обличителей «язычества» в бесписьменных, считавшихся «низовыми» областях, в мире женских и детских голосов, праотеческих обычаев, красок природы. Женщины сохраняли древние сказания и колыбельные песни, молитвы и заговоры, игры и загадки, былины и старинные распевы. Под их искусными руками возникали браные скатерти и жемчужные кружева, златошвейные ризы церковной знати, тончайшие пелены и вышитые иконы. Найденные в десятке средневековых поселений берестяные письма говорят о грамотности многих горожанок XI–XV веков. Общее число «женских» посланий составляет около десятой части всех берестяных грамот, и именно они «отличаются повышенной эмоциональностью, особой яркостью языка».[636] В любовном письме на бересте неизвестная новгородка XI века признавалась: «Я посылала к тебе трижды /…/. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! Неужели я тебя задела тем, что посылала к тебе? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под [людских] глаз и пришёл /…/. Буде даже я тебя по своему неразумению задела, если ты начнёшь надо мной насмехаться, то судит [тебя] Бог и моя худость».[637] Эта далекая предшественница пушкинской Татьяны разрушает множество предрассудков в отношении женщины русской древности, свидетельствует о её достоинстве и свободе.