Радикальное отречение от мира странствующих харизматиков было возможным только благодаря материальной поддержке, получаемой ими от локальных общин. В определенной степени забота простых крестьян позволяла странникам не беспокоиться о насущных проблемах, а сами крестьяне чувствовали себя причастными к движению Иисуса, не порывая при этом со своим домом[593].

Движение странствующих харизматиков и Самого Иисуса манифестировало ярко выраженный социально-политический протест:

Это было не пассивное покорение злу, но активное ненасильственное сопротивление бессильных людей, цель которых – демонстрация социальной несправедливости и попытка преодолеть ее[594].

Это было не пассивное покорение злу, но активное ненасильственное сопротивление бессильных людей, цель которых – демонстрация социальной несправедливости и попытка преодолеть ее[594].

В отношении обрядовых установлений Закона Моисея Иисус придерживался «либеральных» взглядов. В то время как Хорсли выражает сомнение, Тайсен утверждает, что учение о возможности спасения язычников восходит к Самому Иисусу. Это подтверждает рассказ об исцелении дочери сирофиникиянки (Мк 7: 24–30):

Изучение культурного контекста подтверждает палестинское происхождение этого рассказа. Рассказчик и аудитория должны понимать социальную ситуацию, существовавшую на границе Тира и Галилеи. Таким образом, сейчас идея о том, что этот рассказ возник в раннехристианской общине для легитимации миссии к язычникам, кажется все менее вероятной. <…> Суть здесь заключается не просто в исцелении какого-то человека, живущего в далеких краях. В этом рассказе мы видим разрушение преград между нациями, культурами и сообществами. Это повествование глубоко укоренено в социальных, экономических и политических реалиях двух соседствующих народов[595].

Изучение культурного контекста подтверждает палестинское происхождение этого рассказа. Рассказчик и аудитория должны понимать социальную ситуацию, существовавшую на границе Тира и Галилеи. Таким образом, сейчас идея о том, что этот рассказ возник в раннехристианской общине для легитимации миссии к язычникам, кажется все менее вероятной. <…> Суть здесь заключается не просто в исцелении какого-то человека, живущего в далеких краях. В этом рассказе мы видим разрушение преград между нациями, культурами и сообществами. Это повествование глубоко укоренено в социальных, экономических и политических реалиях двух соседствующих народов[595].

В вопросе о самосознании Иисуса Тайсен придерживается позиции, сходной с мнением Сандерса: