Возможно, Лыкошин и вникнул во все подробности, представленные в докладе, и был впечатлен желанием Мухитдина Ходжи объясниться, однако дело касалось несовершеннолетних, а значит, было связано с вопросами опеки. Положение об управлении Туркестанским краем помещало данные вопросы под юрисдикцию казиев и требовало, чтобы решения, связанные с опекой, дополнительно рассматривались съездом казиев[920]. Поэтому Лыкошин передал дело в ташкентский съезд казиев[921]. Съезд постановил, что Мухитдин Ходжа злоупотребил должностными полномочиями. Казии пояснили, что его решение разделить наследство, включая долги и расписки, не подкрепляется авторитетной правовой литературой и таким образом должно считаться недействительным[922]. Кроме того, съезд отметил, что мирное соглашение между Хаким-джаном и другими наследниками было достигнуто в отсутствие надлежащим образом оформленного иска, каких-либо документов или свидетелей[923].

Мухитдин Ходжа, по всей вероятности, знавший о содержании доклада съезда казиев, вновь обратился к русским властям и потребовал передачи дела на рассмотрение русскому прокурору[924]. В своем прошении Мухитдин Ходжа высказал свое сомнение в беспристрастности съезда. По утверждению судьи, казии съезда уже выдвигали против него ложные обвинения. Казий заметил, что враждебное отношение съезда к нему очевидно уже из первого письма Лыкошину. Если русские потребовали только указать, что говорит шариат по поводу платы за казийские услуги, то съезд воспользовался этим случаем, чтобы обвинить казия в должностном преступлении. Мухитдин Ходжа также утверждал, что дело было передано съезду казиев в соответствии со статьями 252 и 253 Положения, которые касаются опеки, хотя в действительности речь идет о разделе наследства. Помимо того, казий сомневался, что прошение начальнику Ташкента, написанное от лица Хамиды-Биби, действительно было составлено вдовой. Мухитдин Ходжа предполагал, что прошение подали «недоброжелатели <…> желающие повредить мне своими интригами», так как знал, что вдова была довольна разделом наследства на предложенных им условиях.

Мухитдин Ходжа и люди, которых ему удалось привлечь на свою сторону, написали огромное количество документов. По всей видимости, казий легко убедил опекуна двоих малолетних детей Назиры-Биби известить русские власти, что все дело было сфабриковано без его прямого участия. Тем временем Назира-Биби уже успела написать в ташкентское управление жалобу, что некие подозрительные лица от ее имени подали прошение против Мухитдина Ходжи[925]. Данная жалоба была написана на чагатайском языке. Опекун же на русском языке составил документ, в котором объяснял, что все дело против Мухитдина Ходжи основано «на фиктивном прошении», написанном не самой вдовой, но некими неизвестными людьми. По утверждению опекуна, все наследники были довольны разделом имущества, который «был сделан правильно и согласно шариату». Данное прошение было подано начальнику Ташкента[926] и областному прокурору[927]. Здесь мы видим, что Назира-Биби, обычная жительница Туркестана, не являющаяся юридическим специалистом, смело утверждает собственную интерпретацию одного из аспектов исламского права.