Воля ещё заключала в себе неразличимое единство всех противоположностей и всех возможных актов воли.

Порядок всей реальности был дан в могуществе воли, но не появился в зримом проявлении, пока не пришло время для её зримого существования. Однако, сефирот имели свою сущность [хаевайа] в воле без заметного различения, которое могло проникнуть в мысленное созерцание; из них происходит эманация логосов, через которые был сотворён мир, логосов, связанных с волей, вне которой ничего не существует[806].

Ни в эйн-соф, ни в воле нет никакой дифференциации; то и другое обозначается как неразличимый корень противоположностей. Для этой неразличимости, соответствующей латинскому термину indistinctio или aequalitas, круг Ийюн и Азриэль используют еврейское слово хашваа; неразделённое и безразличное здесь называется шаве, буквально «равное», и это словно никогда не использовалось в этом смысле в остальной еврейской литературе. Эйн-соф, как и воля, «безразличны по отношению к противоположностям». Они не сочетают противоположности, как, например, res divina Иехуды Халеви [807], но никакие различия вовсе не признаются; поскольку противоположности в этих высших началах «равны», то есть неразличимы, они в них совпадают. Именно в этом смысле часто упоминается «неразличимое единство» или «безразличие единства», в котором кажущиеся противоположности совпадают[808]. Тогда как в комментарии о десяти сефирот это мистическое безразличие приписывается эйн-соф, комментарий к агадам приписывает их воле в этом тексте, которая, как мы видели, почти заменяет эйн-соф[809]. Противоположности устраняются в бесконечности. Каббала едва ли могла найти эту концепцию в еврейской философской традиции, и нужно задаться вопросом, где его искать.

В этой связи интересно отметить, что уже в 1415 году Иоганн Рейхлин, открыто ссылаясь на «Трактат о вере и ереси», который мы уже признали за работу Азриэля, даёт прекрасное определение безразличного эйн-соф:

Nominatur Ensoph, id est infinitudo, quae est summa quaedam res secundum se incomprehensibilis et ineffabilis, in remotissimo suae divinitatis retrocessu et in fontani luminis inaccessibili abysso se retrahens et contegens, ut sic nihil intelligatur ex ea procedere, quasi absolutissima deitas per ocium omnimoda sui in se ipsa clausione immanens nuda sine veste ac absque ullo circumstantiarum amictu, nec sui profusa, nec splendoris sui dilitata bonitate indiscriminatim ens et non ens, et omnia quae rationi nostrae videntur inter se contraria et contradictoria, ut segregata et libera unitas simplicissime implicans[810].