Решение Свенцицким вопроса о насилии, особенно в завершающих тему статьях 1919, было скопировано И. А. Ильиным в получившей популярность работе «О сопротивлении злу силою» (подр. об этом в соответствующем томе). Возможно, философ-эмигрант, мать которого была духовной дочерью, собирательницей и хранительницей творчества о. Валентина, не хотел повредить ему упоминанием в заграничной антисоветской литературе. Как бы то ни было, но необходимо и здесь признать приоритет Свенцицкого. Провидя трагедии ХХ в., он предупреждал: обезуметь может не только индивидуум, а и правительственная организация, даже государство. И тогда сплочённая сила (в т. ч. религиозная – Церковь) обязана усмирить умоисступлённого. Сейчас ясно, насколько он был прав, проповедуя насильственное ослабление зла. О безусловном торжестве положения по существу свидетельствует насущная ныне фраза – «принуждение к миру».[58]

Спустя век его слова обрели новую форму, но до сих пор не осмыслен выведенный тогда критерий, по своей ценности сравнимый с категорическим императивом Канта и просящийся в основу общественных отношений: «Всякое насилие, в котором ограничивается человеческая свобода, есть насилие недопустимое». Не о вольном выборе речь – разве свободен человек озлобленный, ненавидящий брата своего? Разве пребывание в грехе совместимо со свободой? Никак, ибо она – свята. Как просто, как высоко… В этом весь Свенцицкий.

Подло называть человека, считавшего террор абсолютно недопустимым, «бомбистом» или оправдателем убийств, как это делают потерявший совесть А. Белый и соблазнённые его бреднями историки. Пора одуматься, вчитаться и осознать идеи Свенцицкого, развивавшего и восполнявшего этику Канта, возводя её к евангельским заповедям. Ведь итог всестороннего исследования предельно ясен: убийство во имя любых земных целей логически отрицает бессмертие, а психологически – любовь. Но чтобы отказ убить злодея не выродился в бессильное непротивленство, христиане призваны поднять бо́льшую ношу – простить его. Это мучительно трудно, для атеистов и иноверцев невместимо, но именно так является высшая сила духа – любовь. Только она открывает подлинное содержание личности – бесконечное, божественное начало.

Любовь – основа святости и соборности, разрушающая все преграды меж душами и созидающая единство, бесконечный источник сил и путь познания, реального слияния с Божеством, но и Голгофа – преодоление самости, распятие плоти своей.[59] Чтобы научиться любить других, надо быть жестоким к себе: в этом смысл христианского аскетизма – победить искушения, отречься от всякой страсти, освободить дух от власти материи, заставить душу свою служить Богу и тем встать в должное отношение к людям.