В этот день и состоялось VII заседание ПРФО, где, по мнению Н. В. Огнёва, «докладчик сделал попытку примирить два противоположных направления – положительное, деятельное христианство и аскетизм как отречение от мира», но все оппоненты, «признавая за аскетизмом некоторое значение в истории, находили миссию его поконченной»;[139] прения же затянулись за полночь (Речь. 1908. № 42. 19 февраля. С. 5). «Нечего и говорить, что публики явилось множество.[140] Талантливо и страстно характеризует Свенцицкий <…> влияние христианства на духовную жизнь человека. <…> Чувствовалось, что всё сказанное <…> глубоко заложено в его собственной душе, что это не измышление ума, не литература, а живая история душевных мук. Это <…> импонировало публике, которая слушала г. Свенцицкого не только с интересом, но и с видимым сочувствием. <…> Но как ни обаятелен пыл убеждённости, всё же, когда докладчик <…> начал теоретизировать и предлагать пустыню как панацею от всех зол,[141] это <…> напоминало гимназиста, который <…> соблазняет своих товарищей бежать в Америку. <…> Боголюбов выступил на защиту официальной церкви и самым серьёзным образом оспаривал возможность появления антихриста в её среде. Затем он возразил, что христианство должно выявить лик Христа, а не лик Мадонны.[142] [В. Д.] Трофименко соглашается, что анахореты сохранили светильник христианства. Но ведь они несли в пустыню большой запас личного опыта, душевных переживаний. А с чем могли бы мы пойти в пустыню, какой умственный и нравственный багаж понесли бы мы туда? Это возражение заставило докладчика сделать существенное дополнение к своему тезису: он не всем рекомендует идти в пустыню; не имеющим душевного и умственного багажа он посоветовал бы раньше учиться, вообще жить, прежде чем прибегать к затвору. Приват-доцент С. А. Адрианов указал, что религиозные искания Достоевского привели последнего к совсем другому пути и идеалу <…> В этом идеале живёт действенность, он обращается к воле; в аскетизме же нет ничего, кроме созерцания. Аскетизм – идеал отживший, и возродить его в современности невозможно <…> Возражая, докладчик высказал убеждение, что любовь к людям не может быть знаменем, так как любить, в подлинном смысле слова, всех людей – для человека невозможно; [таковая] любовь, возведённая в принцип, неизбежно превращается в лицемерие. Б. Г. Столпнер, настоящий искуситель всех правоверных и неправоверных христиан, на этот раз ограничился одним лишь вопросом. Он указал, что были эпохи, вроде французской революции, когда, выступая против Бога, люди служили Божьему делу, и наоборот, эпохи, когда люди, служа Богу, на деле служили антихристу. <…> Он задаёт докладчику “соблазнительный вопрос”: не будет ли отшельничество формой служения антихристу? Докладчик не нашёл “соблазнительным” вопроса, он вполне допускает, что Антихрист явится в образе аскета. В Апокалипсисе сказано даже, что он будет до ужаса похож на Бога. Г-н Успенский находит, что аскетизм – явление мировое, и нельзя переносить его в область личной нравственности.[143] <…> Священник Соллертинский, признав огромные заслуги за историческим аскетизмом, не счёл возможным серьёзно возражать против призыва современных людей в пустыню, <…> это есть лишь выражение юношеского энтузиазма.[144] <…> В своём заключительном слове докладчик, <…> речь которого была сплошь окрашена непримиримостью, <…> признал, что всё изложенное им следует рассматривать, прежде всего, как историю его душевных переживаний. Но именно это он считает сильной стороной доклада» (М[ария]. Х[ижнякова]-Ч[ерносвитова]. В религиозно-философском обществе // МЕ. 1908. № 12. С. 54–57).