— Так спросите его, — просто сказал я.

Мун оттащил председателя от парапета, грубо приволок его ко мне и поставил лицом к лицу. Я попятился от дурного, какого-то электрического запаха изо рта старика.

— Эта тварь — неживая, — сказал Мун. — Это труп, едва оживленный твоей извращенной наукой!

— Сейчас он почти как ребенок. Он растерян. Мун заставил старика посмотреть вниз на бойню и глумливо ухмыльнулся:

— Скажите, сэр, вы одобряете это? Это достойное воздаяние?

Проснувшийся смотрел остекленевшим, застывшим взглядом на улицы.

— Все это, — продолжал Мун, — сделано ради вас! Впервые старик заметил нас и проявил более-менее настоящее осознание того, что происходит вокруг.

— Ради меня? — прошептал он. — Меня? Со слезами на глазах я бросился к его ногам.

— Да! — всхлипнул я. — Все это ради вас! Ради Пантисократии!

— Подумайте как следует, — сказал Мун. — Все, что происходит внизу, все эти страдания и муки совершаются вашим именем!

Председатель покачал головой.

— Нет-нет, — прошептал он. — Нет, нет, нет. Не так!

— Прошу вас, сэр. У вас есть власть. Вы можете прекратить это!

Старик словно бы вырос у нас на глазах, стал выше ростом и шире в плечах, будто его поддерживала какая-то незримая опора.

— Председатель! — воскликнул я.

Он посмотрел на меня, словно я был чужим ему.

— Я не ваш председатель.

Разъяренный словами Муна, он словно ожил от собственного гнева.

— Нет! — крикнул он (действительно крикнул, а не что-то маразматически пробормотал, как до того). — Это не моя вина!

— Ваша, — прошептал Мун, словно Клавдий, вливающий яд в ухо человека, превосходящего его во всем. — Вас будут винить в этом.