Страх притупляется и он отважится посмотреть на свое отражение в кухонном окне. Перед ним сгорбился старый обрюзгший человек, он пытается разглядеть в черноте ночи малейший лучик надежды, услышать глас прощения, хоть одно слово… но вместо этого его окутывает страх.

Он любил медленно спускаться по ступенькам пустого института, когда никто не кричит, не гонится, не обгоняет, не спрашивает и не теребит экзаменами и переэкзаменовками. Но сегодня он спешил. Вечером, обдумав сказанное Викторией Ефимовой, он позвонил заведующему отделения реанимации Сапрыкину и договорился встретится в больнице.

Что-то тревожило его. Понятно, что слова Ефимовой от начала и до конца были вымыслом, бредом слишком чувствительной натуры, готовой видеть все что угодно, только не правду. Виной тому Юрий Михайлович считал и многочисленные телепередачи с пропагандой антинаучных взглядов, книги и даже музыку.

Ефимова, Ефимова, — думал он, сдавая ключ на вахте пожилой женщине, уважительно посмотревшей на него и пожелавшей доброго вечера. Ладно, Чернышев, с ним-то все понятно. Но Вика!

На улице метался снег. Он поморщился, поднял воротник, вдохнул холодный воздух, отчетливо отдающий гнилью и зашагал по направлению к больнице. Порывы ветра бросали в него снежным крошевом, идти по десятисантиметровому покрову было неудобно, скользко и опасно.

Через полчаса, основательно продрогший, он добрался до больницы. Ветер свистел и ухал, на полпути ему показалось, что он слышал женский крик и словно что-то треснуло, а потом и вовсе упало — где-то в районе старой церкви. Однако, в темноте и мельтешащей поземке что-то разобрать было невозможно.

Проходя мимо бара «Свобода», он хотел было завернуть туда, чтобы хлопнуть рюмку-другую Белого Аиста, Ахтамара или Арарата, но заметив за углом полицейскую машину с двумя стражами порядка, решил не испытывать судьбу. Кто его знает, что они тут делают, подумал он. Может быть, рейд по злачным местам, островкам свободы и братства… тогда велика вероятность попасть под горячую руку.

Он прошел мимо, натянув на лицо каменную маску — ему не слишком хотелось выступать, не дай бог, свидетелем или понятым, потратив на это время до самой ночи. Служивые трясли какого-то хлыща в плаще и смешной черной шляпе, как у Боярского. Невольно он ускорил шаг. Не хватало еще, — лучше дома выпить, подумал он, содрогаясь от ударов ветра.

Сапрыкин ждал его внизу, у проходной.

— Хотел уже звонить, где вы там потерялись, — сказал он, кивая на заснеженное пальто Базелевича. — Метет?

— Не то слово. Что-то не припомню такого в ноябре, — Базелевич стряхнул с себя снег, ударил ботинками об пол. Под ним тут же расплылась темная лужа. — У «Свободы» какой-то рейд полиции, вот же им заняться нечем…