«Но ведь, — одна мысль, еле различимая, за паникой и страхом билась в уголке сознания. — У меня же не было выбора...»

Жертва изнасилования виновата в этом сама — это было написано в законе, пусть и другими словами. У Таши был шанс рассказать об этом, прекратить события последних двух лет в любой момент, но она этого не сделала. А значит — хотела сама.  Но ведь ей было противно даже смотреть на него в школе! Ни о каком желании речи и не шло, только страх.

… — Признать Сернину Татьяну Игоревну виновной в совершении убийства, — зачитывал приговор мужчина в маске и форме прокурора, — По статье 457 часть вторая пункт пятый Уголовного Кодекса Единого Государства. Суд учел смягчающие обстоятельства. 

Ташка стояла посреди зала за трибуной перед микрофоном. Наручники больно, но привычно натирали запястья. 

— Приговорить Татьяну Игоревну к условному заключению сроком на пять лет. 

Где-то внутри что-то разбилось. Не знала на что, но она до последнего надеялась. 

— Дополнительные меры, — прокурор смахнул страницу на планшете. — Татьяна Игоревна обязуется пройти процедуру стерилизации в ближайший месяц. Также ей запрещается заключение брака, работа на должностях, связанных со взаимодействием с людьми. Татьяна Игоревна обязуется лечь на обследование в психиатрическую больницу сроком не менее чем на два месяца. 

Таша закрыла глаза. По шее пробежала судорога. 

— Татьяна Игоревна получит среднее образование в домашних условиях и явится в учебное учреждение №76 только для сдачи экзаменов. Татьяна Игоревна, вам понятен предмет приговора?

— Понятен, — бесцветным голосом отозвалась девочка. 

— У вас есть возражения? Вы хотите оспорить вынесенный судом вердикт? 

— Нет. 

«Сама виновата».

Психушка особым желанием встречать её не горела. Ташка считала психами своих одноклассников, а увидеть настоящих оказалась не готова. Обследование затянулось на четыре месяца. Ей сменили несколько диагнозов, чтобы наконец заключить — нестабильная психика с уклоном в агрессию. На деле это звучало куда заумнее, но точного названия Таша не помнила. Провалы в памяти стали такими же привычными спутниками, как и ужас, добавилось разве что отчаяние. Лёжа вечерами на неудобной кушетке, подтянув под себя колени, она думала о том, что свой шестнадцатый день рождения встретит за решёткой, среди бежевых стен и редких воплей других пациентов. 

Она не запоминала их имён, только знала одну женщину — старую Гретт, как та себя называла. Гретт ходила в вязаной шапочке и бредила, что все другие пациенты, что врачи — её дети. К Таше так же относилась, как к потерянной дочери, и позволяла бессовестно плакать у себя на груди, стиснув зубы до боли в челюсти. Жалела её, приговаривала постоянно: «Ты всё правильно сделала», — а девочка так и не смогла в это поверить даже на секунду.