Мальчик покачал головой.

— Нет, великий господин, — твердо проговорил он. — Губ… Роберт бежал, я знаю точно. И тому существует вполне объяснимая причина. В последние дни в твоей столице появилась ясновидящая Летиция. Люди называют ее Летицией Святой… Так вот, господин, Роберт узнал о ней…

— Ты говоришь долго, — оборвал юношу герцог. — Я ведь предупредил тебя, что времени у меня мало. Говори коротко.

Оруженосец склонил голову:

— Я и так стараюсь быть кратким, великий герцог. Дело в том, что эту женщину… она колдунья, господин, раньше звали Летицией Кривой, так как один глаз у нее в ту пору все же был. С недавнего времени… после встречи со мной она окривела и на второй…

— Летиция? Летиция?.. — переспросил Гвискард, делая вид, будто старается что-то вспомнить. — Не та ли это, что убила твою мать… Гвильямино? — поинтересовался герцог, демонстрируя и прекрасную память, и великолепную осведомленность в делах даже ничтожного из подданных. — Ты хочешь, чтобы ее наказали?

Мальчик поклонился:

— Нет, господин, стрела решила дело. Если Господу было угодно сохранить жизнь колдунье, то такова Его воля.

— Ты христолюбив, это хорошо, — похвалил старик. — Многие годы я потратил на укрепление истинной веры в тутошних землях, пораженных языческим тленом… Так чего же ты хочешь?

— Роберт услышал о колдунье и сделался сам не свой, он чуть не убил меня…

— Отчего же он так взволновался? — с притворным удивлением спросил Гвискард. Гвильямино опустил глаза, а герцог, точно только что догадавшийся об истинных мотивах поведения «наследника» барона Рикхарда, продолжал более с утвердительной, чем вопросительной, интонацией: — Он боялся, что колдунья может выдать его.

Гвильямино кивнул и ответил тихо:

— Да, господин. Роберт — самозванец.

«Ну и дела… — подумал старик. — Ну и дела. Никогда не торопись, если есть возможность. Я верно поступил, велев Боэмунду не спешить облагодетельствовать мерзавца… Однако этот слуга — безумец, если думает, что ему сойдет с рук обман».

Гвискард поднялся и точно так же, как и в тот день, когда последний раз разговаривал с самозванцем, назвавшимся сыном верного друга, подошел к окну и распахнул его. В зал ворвался шум площади… Нет, на сей раз это не были вопли казнимого и улюлюканье толпы, радовавшейся мучительной смерти проклятого вора, а гул голосов на торгу, где одни нахваливали свой товар, а другие, споря до хрипоты, старались сбить цену, где кто-то стремился что-нибудь стянуть под шумок, а кто-то, поймав беднягу, бил без жалости, где все жили своей жизнью и никому не было дела не только до безвестного Гвильямино, простолюдина родом из замка в Белом Утесе, но и до великого повелителя Апулии, Калабрии и Сицилии Роберта де Готвилля.