Его улыбка растаяла, исчезла из глаз, холодных, как зимнее небо, и таких же безжалостных.

- Только ты можешь решить, насколько далеко зашла. И насколько еще далеко зайдешь, Анита.

Я глядела на оружие, на одежду, черную, как погребальный наряд, до самого белья черную.

- Может, стоит для начала купить чего-нибудь розового.

- Розового? - переспросил Эдуард.

- Ага, как травка Пасхального Зайчика.

- Как сахарная вата.

- Эдуард, только представь себе - ты с сахарной ватой!

- А на тебя бы посмотреть - ты в чем-то цвета детской карамельки или кукольных платьев. - Он покачал головой. - Анита, я никогда не видел женщин, в которых было бы так мало розового, как в тебе.

- Когда я была маленькой, я бы пальчик себе дала отрезать за розовую кроватку и обои с балеринами.

Он вытаращил на меня глаза:

- Ты в розовой кроватке и под обоями с балеринами. - Он затряс головой. - Вообразить себе такое - и то уже голова болит.

Я рассматривала разложенную на кровати одежду.

- Была и я когда-то розовой, Эдуард.

- Все мы рождаемся ангелочками, - ответил он. - Но оставаться такими нельзя, если хочешь выжить.

- Должно быть что-то, чего я делать не стану. Грань, которую я не перейду, Эдуард.

- А почему?

В голосе его было больше любопытства, чем он обычно себе позволял.

- Потому что если ты переступаешь черту, тебя одолевает вседозволенность, и кто ты тогда вообще?

Он снова помотал головой, надвинул ковбойскую шляпу на лоб.