Я лежала на спине, держа пистолет двумя руками. Пол холодил спину ниже задравшейся рубашки.

- Нет.

- Если у тебя сердце будет обливаться кровью при мысли обо всем плохом, что ты делаешь, то кровью обольется не только сердце.

- Так ты действительно испытывал меня? Сукин ты сын!

- Могу я пошевельнуться?

Я убрала палец с пускового крючка и села.

- Можешь.

Он спрыгнул и встал по одну сторону кровати, а я - по другую.

- Ты заметила, как ты быстро схватила пистолет? Ты знала, где он, ты достала патрон и сняла предохранитель, ты сразу бросилась в укрытие и стала выискивать цель.

Все та же гордость учителя за любимого ученика.

Я поглядела на него.

- Эдуард, больше никогда так не делай.

- Грозишься?

Я покачала головой:

- Нет, просто у меня сработал инстинкт. Еще немного - и я всадила бы в тебя пулю.

- И во время твоих действий совесть твоя молчала. Ты и не думала про себя: "Это же Эдуард! Я стреляю в друга!"

- Нет, - ответила я. - У меня была только одна мысль: как лучше застрелить тебя, пока ты не застрелил меня.

Радости от собственных слов я не испытывала. Я будто оплакивала какие-то умершие частицы своей души, а устроенный Эдуардом небольшой фарс подтвердил их смерть. Это огорчало и несколько угнетало меня и вызывало недовольство Эдуардом.

- Знавал я человека, который был в нашей работе не хуже тебя. Он стал сомневаться в себе, беспокоиться, а не превратился ли он в плохого человека. И в конечном итоге его убили. Я не хочу, чтобы тебя убили из-за твоих колебаний. Пусть мне придется тебя хоронить, но только потому, что кто-то окажется не хуже тебя или же ему просто повезет больше.

- Я не хочу, чтобы меня хоронили, - сказала я. - Пусть лучше кремируют.