Она подошла к тумбочке у постели и сняла трубку. Дверь была на две трети отведена к стене, как раз ровно настолько, чтобы прикрыть Росса. Женщина присела на постель, чтобы поболтать, к дверному проему она была обращена спиной. Голос у нее был низким, а ритм речи плавным, как у человека, который успокаивает кого-то.

– На следующей неделе... Да, я же тебе это говорила. Десять дней. Да. Да, конечно, мы сможем. Нет, он будет дома... Правильно. Конечно да. Конечно! Слушай, я сейчас не могу разговаривать. Не беспокойся. Я собираюсь сказать... Да. Все будет отлично. Все будет в порядке. – Тон ее был мягким и льстивым, флейта дыхания выводила переливчатую ноту.

Женщина повесила трубку. Росс пытался представить, что означает ее молчание. Если она откроет какой-нибудь шкаф, она может заметить пропажу вещей. Если она начнет раздеваться, чтобы переодеться, она может закрыть эту дверь, как обычно делают люди, даже если они одни. Он надеялся, что она закроет дверь. Он уже представил ее, откачнувшуюся назад, увидевшую его, стоящую с ним лицом к лицу, и этот миг молчания, прежде чем она снова сможет говорить или двигаться, тот самый миг, в который он шагнет вперед и обхватит ее. Возьмет ее под свое крылышко. И внезапно он понял, чего он хотел. Он знал, как он сможет снова стать самим собой.

Где-то внизу хлопнула дверь, и донесся оклик какого-то мужчины. Женщина вышла из спальни. Росс подождал, пока не услышал, как звуки их голосов удаляются из прихожей. Вот закрылась какая-то дверь. Росс спустился вниз, держа мешки в одной руке, чтобы другая оставалась свободной. Они были в какой-то из комнат вдали от прихожей. Мужчина смеялся.

– ...Повсюду великолепные гостиницы. Десять дней в высшем обществе! – восторгался он.

– И дела тоже. – Голос женщины был легким, приободряющим.

– Ну, да-да, довольно мало. А все остальное время – наше!

– Жду этого – не дождусь, – сказала женщина. – У нас так давно совсем не было времени потолковать.

Росс вышел через парадную дверь, оставив ее слегка приоткрытой. Он пошел по городу. Никто не видел его, потому что никто и не хотел его замечать. Его грубая одежда, его десятидневная щетина, его набитые мешки как бы давали сигнал: это бродяга, один из почти невидимых. В городах и деревеньках он был всего-навсего серой тенью, неприметной для глаза. А когда он вступил на торфяник, он исчез окончательно.

* * *

Фрэнсис перекатывал шахматную пешку между подушечками большого и среднего пальцев. Фигурки и сама шахматная доска имели чисто декоративное предназначение.

– Тебя там не было, – сказал он. – Чтобы встретить его.