– Галерея Портера иногда торгует крадеными произведениями искусства. – Кэлли смотрел в сторону от нее, куда-то в направлении дороги. Он постарался, чтобы это прозвучало так, словно ему только что пришла в голову подобная мысль. – Вы знали об этом?

Ее лицо обратилось к нему. Она сказала:

– И это то, что?.. – А потом: – Неужели вы могли поверить?.. Дверь оставалась полуоткрытой, пока Элисон приходила в себя.

Кэлли выслушал ее очередное упоминание о своем адвокате и пошел обратно к машине.

– Ну? – спросил Доусон.

Кэлли покачал головой. Элисон Траверс в принципе нравилась идея мошенничества, но ей недоставало выдержки, чтобы следовать ей. На ее лице, однако, ясно читалась убежденность, что у ее отца найдется столько выдержки, сколько может потребоваться.

* * *

У Мари Уоллес выдержки было мало, а еще меньше она могла сказать. Она сидела на постели и смотрела на Кэлли, явно не понимая, кто он такой. Лицо тридцатипятилетней женщины на теле, которое годиков на десять постарше. Комната была полна разной одежды, она была повсюду: на креслах, на полу, на плечиках, висевших на полуоткрытых дверцах стенных шкафов, на спинках постели, на самой постели... Женщина сидела посреди всего этого в тонком домашнем халате, одна голая нога вытянута вперед, другая – подогнута под себя. Кэлли старался смотреть на что-нибудь еще.

– Он сказал мне, чтобы я приготовилась, – говорила она. – Он сказал, чтобы я укладывалась.

Она была настолько пьяна, что, должно быть, говорила на каком-то странном диалекте, слабо знакомом Кэлли. Ему пришлось сосредоточить внимание на переводе. Это отвлекло его мысли от позы Мари. Она взяла стакан, который, накренившись, покоился на покрывале, и начала рыдать, сотрясаясь всем телом и расплескивая джин себе на колени.

– Это было все... Но он... жди здесь, укладывайся... Я заеду за... Потом... Потом... Потом...

Поскольку она говорила, не умолкая, Кэлли напряженно слушал, хотя и понимал, что в этом не было никакого смысла. Она таращилась на него, рот ее был открыт, как у дурацкой куклы, лицо стало красно-серо-голубым от размытой слезами косметики, что напоминало грязные переливчатые цвета лужицы бензина. Спустя мгновение она опрокинулась на спину посреди груды шелка и косметики и расплакалась так горько, как могут плакать поистине несчастные существа. Ее халат разошелся у пояска, оставив ее почти обнаженной. Волосы в паху были блестящими от джина.

– Мы поедем... Жди здесь... Я только должен...

Она забыла, что в комнате был Кэлли.

* * *

Прелесть одинокой жизни заключается вот в чем: делай все, что хочешь, а трудности ее в другом: а что делать-то?