— Это случилось, когда тебя ранили? — не отставала она.

— Да.

— И что произошло?

Я изобразил удар штыком:

— Ничего интересного.

Она нахмурилась:

— И тогда в тебя выстрелили?

— Не сразу. Я был похож на мокрую курицу и не мог повернуть назад, потому что это было уже бессмысленно. Вот я и шел вперед. Кричал, помню, как ненормальный маньяк, хотя, честное слово, совершенно не помню, что именно. Глупо, конечно, но иногда мне хочется знать, что же я кричал тогда.

Анжела опять нахмурилась.

— А почему ты боишься рассказать это перед камерой?

— Не знаю... — Я помолчал. — Если честно, то, может, потому, что я все послал к черту. Я оказался не там, где нужно, я был страшно испуган и думал, что вот-вот на нас нападут эти чертовы аргентинцы. Я ударился в панику, вот и все.

— Но в приказе говорится по-другому.

— Просто было темно, и никто толком не видел, что происходит.

Она неправильно поняла меня:

— А сейчас ты жалеешь об этом?

— О Господи, нет, конечно!

— Нет?

— За королеву и Отечество, любовь моя.

Не понимая, она уставилась на меня:

— Ты говоришь правду?