Сэл налил себе еще и сел, прижав колени к груди. Он был в одних джинсах, совсем коротких, на теле блестели капельки пота. Был уже полдень. С каждым днем Сэл вставал все позже и позже. Температура в этой бетонной коробке достигала девяноста пяти градусов по Фаренгейту. А снаружи было на шестнадцать градусов выше. Сэл выглянул на покрытую потом руку и подумал, что очень скоро он испарится. Жара здесь не то что в Луизиане. Там воздух тяжелый и влажный. Все время пьешь что-то холодное, обмахиваешься веером и мечтаешь о голых женщинах с белой гладкой кожей. А здесь этот сухой адский огонь пустыни — сущий убийца. Жара иссушает кожу, расплавляет мозг, притупляет волю, гонит в тень. Того и гляди, отдашь концы.

Вскоре пришла Яни с кофе, который сварила на маленькой плите во дворе. К немалому удивлению Сэла, она готовила во дворе, а холодильник держала в комнате.

— Ты уже проснулся? — Она протянула ему чашку кофе. Но он не взял ее, и Яни поставила чашку на матрац рядом с ним.

— Уже два часа, — заметила она без тени упрека. А про себя подумала, что лучше бы этот мужчина поменьше пил и пораньше вставал. «Этот мужчина» — только так она говорила о Сэле. Он был для нее недоступен, поэтому она и не помышляла о каких-либо правах на него.

— Переключи на другую программу, — пробормотал он, стараясь не расплескать вино из стакана, который держал на колене.

— Como?[31]

— El estacion yo guiero musica mejicana. — Мне хотелось бы послушать мексиканскую музыку. — Он говорил немного по-испански, она немного по-английски, и каким-то образом они понимали друг друга.

Яни нажала другую кнопку на приемнике, и комната наполнилась нестройными звуками мексиканских ударных инструментов. Она мечтала о хорошем приемнике, например, фирмы «Сони» со встроенным в него магнитофоном и о том, чтобы его подарил ей этот мужчина. Деньги у него есть, она знает, по крайней мере, на текилу и кокаин. Но обратиться к нему с просьбой она не смела. Тем более о покупке нового приемника или, скажем, одежды для ее оборванных дочерей, не говоря уже о телевизоре, жилище получше или хотя бы продуктах. Раз в несколько недель она говорила ему: «Продукты кончились», — и тогда он давал ей стодолларовую купюру из тех, что хранил под матрацом вместе с немецким пистолетом, с которым никогда не расставался. Потом он вез ее с дочерьми на своем великолепном красном «джипе» в Эль-Сапор. Боже, как это было прекрасно! И она на несколько недель покупала продукты. Сдачу всегда возвращала, за исключением тех случаев, когда ей казалось, что он не замечал протянутых ею денег. Таким образом она скопила почти пятьдесят долларов и хранила их в пустой банке из-под кофе, постоянно беспокоясь, как бы он не потребовал их обратно. И потому не решалась купить на них что-нибудь себе или дочкам. Застенчивая и скромная, Яни до смерти боялась мужчин, и проститутка из нее получилась плохая, а это, как известно, последний и единственный шанс для бедной девушки не умереть с голоду — в любой стране мира. Мужчины, грубые, с садистскими наклонностями, таскали ее за волосы, оставляли на теле синяки, и это усиливало страх. Сэла, страшного американца, она тоже боялась, но по другой причине — просто считала себя недостойной его. Сэл никогда пальцем ее не тронул, голоса на нее не повысил. Так что вряд ли он вспомнит про те заветные пятьдесят долларов в кофейной банке. Его вообще ничего не интересует, считала Яни. Но зачем все-таки он держит под матрацем пистолет?