Находились смельчаки и до Сендзина, которые осмеливались бросать вызов учению. Все они понесли суровое наказание, и об их страданиях не раз рассказывали всем ученикам, в том числе и Сендзину с его сестрой. Это входило в программу обучения, являясь предоставлением, будто сэнсэй втайне считали, что их ученики только и мечтают о том, как бы пойти по этому глупому пути к собственной погибели.

И Сендзин действительно пошел. Не без сердечных мук, конечно, не без борьбы. Но этого следовало ожидать. И он знал, что, обладая волшебными изумрудами, он навсегда избавиться от этих мук. Тогда он станет первым тандзяном, кому удалось вырваться из оков этого догматического учения и стать по-настоящему свободным человеком.

И тогда он сам научит их всех уму-разуму, диктуя всем законы и стращая своим гневом, как это некогда делали они, воспитывая его с помощью замшелой теории.

Освободившись от всех оков, Сендзин плыл в никуда и, естественно, не мог не вспомнить о своей матери — своей кровной матери — которой он никогда не знал и которую так ненавидел. Он вспомнил один из плакатов, который видел на станции метро неподалеку от штаб-квартиры токийской полиции. БРАК ЕСТЬ СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ, ПОСЛЕДНИЙ АКТ СЫНОВНЕЙ ЛЮБВИ. Не послушаться этого категорического требования значило обесчестить своих родителей, за которыми остается право выбора «пары» для их детей.

Сендзин никогда не был женат, расценивая это как пощечину своей матери — матери, которой он никогда не знал. То, что это разбивало сердце Аха-сан, его тети, которая воспитала его, было не так важно. Аха-сан была не в счет. А вот его настоящая мать была.

Уплывая в никуда, Сендзин вспомнил фотокарточку, которую Аха-сан ему однажды дала на память.

— Смотри на нее, — сказала она, — и мать твоя будет жить.

Сендзин некоторое время рассматривал черно-белый снимок, пытаясь отыскать хоть что-то свое в этом обыкновенном, невыразительном лице. В конце концов, он взял нож и разрезал фотокарточку на тонкие полоски. Там, где были плотно сжатые губы матери, он оставил нетронутым место величиной с мелкую монету. А потом запихнул фото на самое дно ящика для белья, среди своих белоснежных подштанников.

Сендзин никогда и никого не любил — и особенно он не любил свою мать. В любви была заключена какая-то более высокая мораль, чем та, которая заключалась в браке. А мораль Сендзин презирал.

Он не нуждался в любви. Он обладал чем-то более ценным, чем любовь.

Когда-то Сендзин и его сестра были водой не разольешь. (Как больно теперь об этом думать порой!) Они жили в душах друг друга, а такая близость немыслима для большинства людей. А потом она ушла, и вот в душе Сендзина образовалась пустота, которую невозможно ничем заполнить. Как он ни пытался залатать эту брешь — ничего не получалось. Это была такая жуткая пустота, что в ней было благо: она приучила его сердце к одиночеству, постепенно превращая его в камень.