Уже несколько встревоженная, Жюстина спросила:

— Что вы такое говорите, м-р Омукэ?

Велосипедист отвесил ей небольшой поклон.

— Называйте меня Сендзином, — сказал он, беря ее за руку истинно американским жестом. — Ведь мы уже достаточно друг друга знаем, чтобы перейти на ты, не так ли, Жюстина?

* * *

— Я был вне? — спрашивал Николас. — Вы меня выводили на волю?

— Ты там был, — ответил Канзацу. — Был.

— И Вы тоже были со мной, я знаю. Только я потом Вас потерял.

— Ты был один, Николас, — сказал Канзацу. — Ты и сейчас один.

— Не понимаю.

Они сидели в простой каменной хижине, которую Канзацу назвал монастырем, в кругу света, отбрасываемого несколькими толстыми церковными свечами. Этот казавшийся очень древним свет, вместе с запахом растопившегося воска, сообщал всему в хижине удивительную объемность.

— Помнишь, сколько раз ты приходил в этот мой приют на Черном Жандарме?

— И что, я все время точно так же срывался со скалы? — спросил Николас. — И точно так же летел в пропасть?

— Круги, распространяющиеся по воде, но никогда не достигающие берега, — сказал Канзацу, — вот что такое время.

— Я перестал держаться, — сказал Николас. — В какой-то момент времени я перестал держаться.

— Но не упал, как того боялся, — сказал Канзацу.

— Точно, не упал, — согласился Николас, сам удивляясь странности своего голоса. — Я повис в Пустоте над пропастью, которая так страшила меня. Везде вокруг меня был Черный Жандарм: и вверху, и внизу. Я был отделен от него, и в то же время я был его частью. Вроде как бы летал.

— Или висел, презрев закон всемирного тяготения.

— Что со мной было, сэнсэй? Пожалуйста, скажите. Я сгораю от нетерпения, желая услышать объяснение этому чуду.

— Сам найди ответ, Николас. Мой ответ никогда не удовлетворит тебя. Сам думай.