— А что ты имела в виду, когда сказала, что это зависит от некоторых факторов?

— Тут есть один человек, который хотел бы поговорить с тобой. Его зовут Тандзан Нанги. Ты слышал о нем, — сказала она, по-особому сжав губы, произнося последние слова. Конечно, Негодяй слышал о Тандзане Нанги. Это на компьютерной системе фирмы Нанги он впервые испытал свой вирус ИУТИР. — Я думаю, что именно от Нанги будет зависеть, как сложится твоя дальнейшая судьба.

Негодяй застонал, опустив голову.

Томи ввела своего друга в комнату для допросов. Нанги выключил магнитофон, повернулся, чтобы посмотреть на Сендзи Кикоко.

— Я только что прослушал всю запись, — сообщил он, отодвигая магнитофон в сторону и придвигая к себе лакированный поднос, на котором стояли три фарфоровых чашки и лежала палочка тростника. Нанги взял в руки тростник. — Я заварил зеленый чай. Сидеть в тюрьме по какой угодно причине — малоприятное занятие. — Его руки ловко двигались, сбивая воду и чайные листья в бледно-зеленый бульон и одновременно вращая чашку. Он пододвинул одну чашку Негодяю. — Угощайтесь, Кикоко-сан, — любезно предложил Нанги. — Выпейте. Расслабьтесь. Нам с вами надо многое обсудить.

* * *

Консьержка подала Шизей записку, в которой Сендзин сообщал ей, что снял комнату.

СЕСТРА, ГДЕ ТЫ? КУДА ТЫ ЗАПРОПАЛА? Я ЖДУ ТЕБЯ. ТЫ МНЕ НУЖНА. ГИРИ.

А эту записку, вместе с адресом дома на Грин-стрит, которым она заканчивалась, Шизей нашла в женском туалете в холле гостиницы. Прочитав ее, она смяла записку, бросила в унитаз и спустила воду. А потом три дня ждала в гостиничном номере, который снял ее брат-близнец. Три дня лежала в постели, глядя в потолок, или сидела на смятых простынях, свесив ноги с кровати и прислушивалась к приглушенным голосам и взрывам эмоций, доносящимся через стенку справа и слева.

Время от времени Шизей заказывала по телефону что-нибудь поесть: гамбургеры, мясо по-французски, коку. Через двадцать минут после того, как она съедала чужеземную и неудобоваримую пищу, она бежала в туалет, и ее страшно рвало. А потом лежала в прострации какое-то время, ощущая страдание. И это ее радовало: раз чувствует боль — значит, еще жива.

Хоть какое-то разнообразие в ощущениях по сравнению с жуткой пустотой, царящей в ее душе, когда она лежала вот так на кровати, закрывшись покрывалом до подбородка, или сидела на краю, натягивая на плечи простыню побелевшими руками, сжатыми в кулаки. Прислушивалась.

Хлопали двери, голоса за стенкой то затихали, то опять становились громче. Два раза в день мимо комнаты Сендзина, где лежала, сидела или стояла на коленях, прижимаясь лбом к прохладной раковине умывальника, Шизей, державной поступью проходила горничная-мулатка, косясь на табличку на ее двери: ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ.